Тайны митрополита

Злотников Роман Валерьевич

– Третий десяток пошел, – подтвердил догадку пожилого человека тот.

– А чего тогда кручинишься? Сразу бы и сказал! Мне ее волей княжьей отдали. Раз так, то забирай. Бери в жены! С князем да Твердом я перетолкую. Не будут они против.

– Ох, Никола, – усмехнулся в ответ бородач. – Божий ты человек.

– Расплачусь сейчас, – пробурчал в ответ тот. – Берешь или нет? – насупился преподаватель.

– Беру!

– Сватов тогда засылай.

– Чего?! – аж подпрыгнул от неожиданности собеседник. – То у знатных, а у простых…

– Нет уж, – оскалился

в ответ Николай Сергеевич. – Мне Матрена твоя что дочь. Да и ты не смерд. Потому и сделаем по чину все. Как полагается. Так, чтобы все по чести.

– Ох, Никола, не прост ты, – усмехнулся Милован. – Все ж таки неплохо в грядущем твоем, если хотя бы половина таких, как ты.

– Будь так, – улыбнулся пенсионер. – А теперь – почивать пора; ночь на дворе, и ты ложись.

– Покойной ночи, – укладываясь на лавке, отозвался бородач.

– Поладили, и слава Боху, – перекрестился в углу Никодим, гася лучину.

Ночь прометавшись всю, утром еле разлепил глаза. События вчерашнего дня о себе дали знать болью во всем теле, разодранными мордой и руками да ощутимым похмельем; хотелось просто лежать, не разлепляя глаз и не шевелясь, чтобы не вызывать серию жестких «вертолетиков». С другой стороны, жутко хотелось пить, а еще – избавить желудок от остатков меда. Кое-как сориентировавшись, Николай Сергеевич подполз к краю лежанки и, аккуратно свесив ногу принялся нащупывать опору.

– Ох ты, бозе-з мой, – донеслись до его слуха знакомые причитания и тут же две пары рук ловко подхватили трудовика и бережно поставили на лавку. Это усилие вызвало такой приступ слабости и головокружения, что пришелец, буркнув невнятное «Спасибо» и согнувшись пополам, вылетел прочь на улицу, чтобы, грохнувшись на колени и опустив горящие ладони на выпавший за ночь снег, согнуться в мощном спазме. Желудок скрутило, да так, что дыхание перехватило, и липкая прогорклая масса хлестанула из горла, освобождая тело от боли и дурноты. Несколько секунд – и спазм отпустил, однако за ним последовал еще один и еще.

– Умойся, – прозвенел над ухом девичий голосок, и прямо перед носом Николая Сергеевича появилась небольшая лохань. Взяв ее в руки, трудовик с наслаждением опрокинул на голову леденящую воду. Ух! Полегчало!

– Спасибо, – буркнул мужчина, неуверенно поднимаясь на ноги. Головокружение прошло, оставив слабость. – Пошли, Матрена, в дом.

– Пошли. – Подхватив пожилого человека под руку, та помогла ему подняться по ступенькам.

– Ну, цто, Никола. – За столом увидал он Никодима, рядом с которым уже стояли две кружки. – На, выпей! – черпанув меду из вчерашнего бочонка, протянул тот варево преподавателю. – Легче станет.

– Убери! – набычился в ответ преподаватель. – С глаз долой, чтобы не видел я больше того!

– Зачем уплать? – искренне удивился тот. – Холош медок! – с наслаждением сделав глоток, мастеровой расплылся в беззубой улыбке. – Хоть пы и князю на стол.

– Убери, сказал! – нависнув над товарищем, рыкнул Булыцкий. – От греха; пока о бошку не расшиб твою!

– Как скажешь, Никола, – разом стушевавшись,

одноглазый выплеснул содержимое кружки обратно в бочку.

– Закрой и убери, – скривившись от запаха бражки, попросил пенсионер.

– Я же как лучше хотел, – развел руками Никодим.

– Водицы лучше бы дал, – буркнул в ответ пенсионер. – А это что? – запнувшись об увесистую торбу, проворчал мужчина.

– Гляди! – ловко, как фокусник, мастеровой поднял на стол мешок, и быстро развязав тесемки, предъявил обалдевшему от неожиданности пенсионеру груду еще чуть теплых, звенящих брусочков. – Нафел! Нафел, ведь! – довольно, расхохотался в ответ его собеседник.

– Сделал, что ли? – схватив кирпичик, восхищенно, словно школьник, проговорил пожилой человек.

– Как видифь, – подбоченясь, отвечал мужик.

– Ох, и хорош! – забыв про все на свете, залюбовался на изделие Булыцкий. – А вчера что не показал, а?

– Так ты вчера буянил ого как! Чуть не сшиб на пологе-то! Запамятовал уже, что ли, а?

– Запамятовал, – пробурчал тот. – Сколько в день сделать можешь, если завтра и начать?

– Ты цего, Никола?! – опешил мастер, не ожидая такого вопроса. – Зима фе! Как я тебе суфить буду плинфу-то? Эти-то пока слобил, глины пелевел не сосчитать!

– А не сушить если, да сразу в обжиг?

– Ты, Никола, нелепицы не голоди! Говаливают: смыфлен, а невесть чего как скафефь! Ластлескается фе, и тлуды все – псу под хвост. Без суфки – никак нельзя!

– Так эти-то сделал?!

– Так и на эти влемени школько уфло! Тень, што ли, думаефь, один?! Фалаф, вон, плифлось ставить, цтобы внутли тепло было да сохли помаленьку хоть килпицики! Потом уже – ф охонь. Ты бы, чем нелепицы голодить, баньку стопил. Вифь, вон, совсем исмалался. – Только сейчас Булыцкий обратил внимание на то, что и без того неказистые лохмотья товарища перепачканы глиной вперемешку еще там с чем-то. – Да и вфей бы выпалить, – продолжал тот. – Заели смелть как!

– Баньку стопим. Есть-то хочешь?

– Давай! – кивнул Никодим. – Уш сколько не зламши толком. Так, сухали, да колешки. Смех, а не халц!

– Наяривай! – Тут же появилась Матрена, наполнившая плошки мужчин свежесготовленной кашей.

– Ты, Матрена, к Твердовым сходи да попроси баньку натопить, – обратился к ней трудовик. – Своей, вишь, пока не обзавелся, – уже к Никодиму обратился он.

– А каска-то холоса, – расплылся в улыбке тот, обнажая покалеченные десны. – Тут, са тепя, гофаливают, Алену Твелдову отдают? – резко сменил он тему разговора.

– Не твое дело, – буркнул в ответ тот.

– Мосет, и не мое, да только сля ты на нее собацисшся, – забросив в рот новую порцию варева, он, кое-как размяв ее уцелевшими зубами, почти не жуя, заглотил ее. – Ладная она, та только попеременилась, как вдовой стала, а тут еще и от Тверда весточка нехорошая.

– Чего вдруг умным стал таким?

– Не умным, а вазным. Я тепель – Николин, – гордо подбоченился одноглазый. С дворовыми Агены знаюсь теперь, они и рассказали.

– Это ты плинфу так делаешь, – насупился Николай Сергеевич.