Тайны Парижа
Шрифт:
– Если я не выйду замуж, я приму это к сведению. Благодарю вас за совет.
– А за кого ты выходишь?
– За лорда Г., черт возьми!
Голландский банкир, который терпеть не мог черепахового супа и разглядывал блюдо с раками, украшенное зеленью, вынул изо рта сигару, которую курил, и начал писать обгоревшим концом ее какие-то цифры на скатерти. Подумав немного, он поднял голову и сказал серьезным тоном:
– У лорда Г. пятьдесят тысяч фунтов дохода. Ты хорошо кончаешь; я одобряю тебя.
– Я такого же мнения, – сказала водевильная актриса, покусывая себе губки. – Однако меня удивляет
– Что?
– Не то, что ты выходишь замуж за лорда Г., а то, что он женится на тебе.
– Дело, однако, просто.
– Ты находишь?
– Я встретилась с ним в то время, когда он ехал в Индию, чтобы разбить себе там череп, так как сильно он страдал от сплина. Я вылечила его, и в течение трех лет он утешался тем, что в Лондоне и Париже говорили: «У лорда Г. красивая любовница, которая никак не может разорить его». Однако все надоедает. И любовница надоела благородному лорду, а потому он вообразил, что законная жена может развлечь его. Это чисто английская фантазия.
– И он женится на тебе?
– Завтра же, если только я захочу.
– Милая моя, – серьезно заметил на это Мориц Стефан, – я дам тебе совет, которому ты, конечно, не последуешь, потому что все люди спрашивают советов, заранее решившись оставаться при своем мнении. Тем не менее, я дам его тебе.
– Странный человек, – проворчала энженю.
– Брак для такой женщины, как ты, – рабство. Ты умрешь от скуки. После того, как ты проведешь полгода наедине со своим старым мужем в одном из его ирландских замков, окруженная смешными джентльменами и чопорными леди, прекрасный ротик твой будет открываться только для того, чтобы зевать, руки твои будут потягиваться и ты скажешь себе: «Боже мой, как бы мне хотелось поужинать сегодня в „Maison d'or“, поиграть в ланскнехт и вернуться к себе, на улицу Марбеф, и получить мигрень от выпитого аи.
– Постой! – воскликнула энженю. – Быть может, он и прав.
– Прав ли я! – сказал Мориц Стефан. – Да я уверен в этом.
– Браво! – крикнули несколько голосов.
– Дочь моя, – продолжал Мориц Стефан. – Да я скорее предпочту увидеть тебя влюбленной в живописца, дебютирующей перед пустым залом «Одеона», доверяющей дружбе женщин, чем женою лорда Г.
– Однако, – заметила Нини Помпадур, неглупая и пикантная, небольшого роста брюнетка. – Если у Фульмен есть долги…
– Ба! – ответила Фульмен. – Если я выйду замуж за лорда Г., то уж никак не из-за того, что у меня нет средств, а единственно от скуки. У меня тридцать тысяч ливров годового дохода!
– Тридцать тысяч ливров дохода! – воскликнул Мориц. – Да если бы меня звали Фульмен и у меня было такое состояние, то вместо того, чтобы вступить в брак, я весь отдался бы удовольствиям и безумной любви, бредил бы о безднах хаоса и о страсти будущего поклонника, влюбленного в королеву или обожаемого актрисой: два рода любви, которые неизлечимы.
– Дорогой Мориц, – прервала его Фульмен, – твоя короткая речь прекрасна и как нельзя лучше подойдет ко второй странице твоего журнала. Подумав хорошенько, в ней можно, быть может, найти смысл.
– Смейся, смейся! – спокойно заметил Мориц. – Через год леди Г. поймет то, что я сказал сегодня вечером Фульмен.
– Фульмен понимает это, мой милый. Но теперь я прошу у вас уже не совета,
– Фульмен, – спросил Мориц, – хочешь держать пари?
– Какое?
– Если я скажу тебе одно слово или, отведя тебя в сторону, сообщу тебе кое-что, то ты сейчас же откажешься от мысли выйти за лорда Г.
– Ей-богу! – смеясь, воскликнула Фульмен. – Мне очень хочется узнать твою тайну.
– В таком случае пойдем.
Мориц Стефан встал. Фульмен последовала его примеру.
– Милостивые государыни и государи, – сказала она, – я вернусь через две минуты.
Она провела литератора из столовой в будуар и заперлась с ним там. Мориц сел рядом с нею.
– Милая моя, я знаю тебя, ты воплощаешь в образе женщины всем столь известный образ Дон Кихота.
– Правда, – согласилась Фульмен.
– Препятствия раздражают тебя, увлекают и притягивают. Из всего, что я только что сказал тебе, ты слышала и приняла к сведению только одно, а именно, что твое независимое положение дает тебе право мечтать о романтической, полной приключений любви, которая будет раздражать твои нервы, возбуждать воображение и подстрекать твою гордость.
– Ты говоришь, как книга, мой милый, – сказала Фульмен, – к несчастью…
– Ну, теперь послушаем твое возражение!..
– К несчастью, – докончила Фульмен, – любви, о которой ты говоришь, не существует.
– Ты думаешь?
– В течение десяти лет я ни разу не встречала такого человека, который, увидев меня, не упал бы тотчас же на колени предо мною. Однако…
Она остановилась и, по-видимому, колебалась.
– Однако, – продолжал Мориц Стефан, – ты бы хотела встретить такого, не правда ли? Одного из тех людей, которые проходят в толпе с опущенными глазами, задумчивым челом, замкнутым сердцем, поглощенные высшими стремлениями, овладевшими всею их душой, всем их существом… одного из тех людей, у которых улыбка, отражающая сияние их души, не исчезла бы с губ даже тогда, если бы обрушилось над ними небо…
– Ты прав, – задумчиво проговорила Фульмен.
– Ты видишь теперь, моя тигрица с розовыми ноготками, – вскричал журналист, – что я разгадал тебя… О, женщина из мрамора и стали, – продолжал он, видя, что она о чем-то глубоко задумалась, – как я хотел бы видеть тебя влюбленной в одного из тех святых, всеми почитаемых, кроме таких женщин, как ты. Я хотел бы видеть, как глаза твои загораются от ревности, а твои коготки притупляются о каменное сердце, навсегда отданное другой, твой голос сирены и очаровательная улыбка разбиваются о страсть, которую ощущают к другой, подобно тому, как волна океана вечно и тщетно бьет в утес, который пытается сдвинуть с его гранитного пьедестала.
По мере того, как говорил Мориц, лицо Фульмен совершенно преобразилось. Фульмен была именно такой женщиной, о которой мог бы мечтать поэт. Когда глаза ее блестели, в них отражался небесный огонь; она была бледна, нервна и страшно красива; черные волосы ее были необычайно густы, губы алы, как июньские вишни, зубы ослепительно белы; когда она бывала чем-нибудь взволнована, едва заметная морщинка появлялась на ее широком лбу, а розовые ноздри раздувались, дыхание становилось чаще, а грудь подымалась, предвещая бурю.