Тайны Парижа

Террайль Понсон дю

– Ого! – пробормотал Мориц Стефан. – Мне кажется, что ты наконец-то поняла меня.

– Да, – сказала Фульмен, – я хотела бы встретить такого человека, который взглянул бы на меня равнодушно, даже с презрением, который поднял бы чело среди всех этих склоненных голов и с улыбкой пожал бы плечами в тот день, когда я пожелала бы быть любимой им… Но ты ошибаешься, мой бедный Мориц, мы с тобою поэты, но мы забываем, что все остальные люди угодливы, тщеславны и низки. Того, о ком ты говоришь, не существует.

– Ты ошибаешься, – ответил Мориц, – я знаю такого человека, о котором

ты мечтаешь.

– Ты?

– Я! – спокойно подтвердил Мориц Стефан.

– И этот человек молод?

– Молод, красив, умен и… богат.

– О! Мне до последнего нет дела! И… он любит?

– Он таит в глубине сердца сильную, таинственную страсть, предмета которой не знает никто, хотя она и подтачивает его жизнь. Какая женщина – демон или ангел – была причиной того, что лоб его покрылся морщинами? Никому на свете это неизвестно. Но с полгода уже жизнь его сделалась загадкой, и эту загадку я желал бы, чтобы разгадала ты.

– Дорогой мой, – сказала Фульмен, – если бы ты познакомил меня с этим человеком, то я, клянусь тебе, постаралась во что бы то ни стало заставить его полюбить меня.

– Неужели, – возразил Мориц, – ты хочешь, чтобы леди Г. увлекла его?

– Я не буду леди Г…

– Черт возьми! Вот видишь, решение твое уже принято. О! Я знал тебя, моя тигрица, когда хотел навострить твои ноготки, пробудить твою уснувшую ревность, заставить закипеть твою остывшую было кровь. Ты дикая птичка, задремавшая в своем гнездышке и внезапно пробудившаяся при шелесте крыльев, раздавшемся в необъятном небесном пространстве.

– Но кто же этот человек? – прошептала Фульмен.

– Один из моих друзей.

– Где же он?

– У тебя.

– У меня! – воскликнула изумленная Фульмен.

– Да, – сказал, утвердительно кивнув головою, Мориц.

– Теперь?

– Да, теперь.

– Как странно, – пробормотала Фульмен, – у всех сидящих за моим столом веселые лица.

– Ты ошибаешься! Среди них находится человек с бледным, задумчивым лицом, погруженный в самого себя. Но надо быть наблюдательным, видишь ли, чтобы видеть и догадываться обо всем, а все наши друзья слишком легкомысленны.

– Ну, что же, – спросила Фульмен, – ты покажешь мне его, я полагаю?

– Да, но я укажу его тебе чуть заметным знаком.

– Почему?

– Потому что, моя дорогая, бесполезно делать все эти элегантные посредственности поверенными нашей тайны.

Мориц остановился, внимательно посмотрел па Фульмен.

– Знаешь ли, – сказал он ей, – какая самая ужасная, самая сильная страсть у артиста, у мечтателя, у поэта, у человека, подобного мне?

– Нет, – ответила Фульмен.

– Любопытство. Я поклялся узнать, какую тайну хранит это глубокое, как бездна, сердце, – и вот почему я хочу отдать его тебе на растерзание. Я предлагаю тебе вступить со мною в серьезную сделку.

– Я согласна.

– Идем же, – прибавил Мориц, – я покажу тебе врага. Мы вернемся к твоим гостям. За ужином я спрошу одного из них: «Что вы предпочитаете – херес или мадеру?» Этот человек и будет он!

Фульмен встала, оперлась на руку Морица Стефана и вернулась вместе с ним в столовую.

Гости

пили и смеялись; появление хозяйки было встречено взрывом бурной веселости.

– Ну, что ж? – спросили они. – Убедило тебя красноречие Морица, Фульмен?

– Может быть…

И балерина улыбнулась, как бы говоря: «Этот секрет принадлежит только мне и ему».

– Бедная моя Фульмен, – сказал голландский банкир отеческим тоном, – не слушай поэтов: их медовые речи увлекут тебя на красивую и тенистую дорогу, полную цветов, которая ведет, однако, прямо к нищете. Выходи замуж за лорда Г.: у него пятьдесят тысяч фунтов стерлингов годового дохода.

– Против этого банкира ничего нельзя возразить, как против математической истины, – заметил Мориц Стефан.

Фульмен молчала, но через минуту она протянула свой стакан соседу и сказала:

– Я не знаю разговора глупее, как тот, который вертится на свадьбе. Я не знаю, добрые друзья мои, буду ли я называться леди Г., но пока я все еще Фульмен и не хочу, чтобы мой ужин походил на поминки.

– Я думаю, – сказала Мальвина, улыбаясь и выставляя свои белые зубки, – что этот ужин окончится мертвецким пьянством.

– Браво! – вскричал Стефан.

– А у меня, – сказала энженю, – болит сердце, и мне советуют рассеяться.

– Кто говорит здесь о болезни сердца? – вскричала Фульмен.

– Те, у кого его нет, – ответил журналист, – а у кого в самом деле болит сердце, тот не скажет об этом ни слова.

И, протянув стакан молодому человеку, сидевшему против него, которого звали Арманом, он спросил:

– Что вы предпочитаете: херес, которого я прошу вас налить мне чуть-чуть, или мадеру, которая стоит около вас?

При этих словах Фульмен вздрогнула и с любопытством взглянула на человека, к которому относился этот загадочный вопрос.

Это был молодой человек лет около двадцати шести, который до тех пор едва произнес несколько слов, едва улыбался и сидел с грустным выражением на лице. Звали его Арман Леон; он был сын полковника.

Если читатель не забыл ужасную драму, разыгравшуюся между героями «Друзей шпаги», главным действующим лицом которой был полковник Леон, а главной жертвой – маркиз Гонтран де Ласи, то помнит, конечно, нежного и романтического молодого человека, воспитанного полковником с ревнивой заботливостью матери, но которого, однако, отцовская любовь не могла предостеречь от роковой страсти, которую внушила ему госпожа де Сент-Люс и чуть не стоившую ему жизни.

Однако, когда мы встретили его у Фульмен, то есть через четыре года после смерти маркиза де Ласи и распадения общества «Друзей шпаги», его мысли были заняты не воспоминаниями о госпоже де Сент-Люс, оставившими такой глубокий след в душе молодого человека. Новая любовь, без сомнения, роковая, завладела этим уже разбитым и испытанным, но ненасытным сердцем, которое хотело испить до дна чашу разочарований.

Взгляд Фульмен, который она бросила на Армана, был глубок, как бездна. Однако никто из гостей не обратил на это внимания, и разговор продолжался по-прежнему шумно и весело. Но Нини Помпадур, красивая маленькая брюнетка, вскричала: