Тайны расстрельного приговора
Шрифт:
– Факелы жгли. С учётом погоды, минут двадцать-тридцать назад. Буксир, Халява, обойдите кладбище! Ищите остатки сгоревших факелов. Найдёте, не трогайте. Зовите меня.
Буксир ещё кое-как держался на ногах, на Халяву больно было смотреть, но и тот, и другой повиновались. Я поближе подгрёб к Аркадию – от чёрного огромного креста несло холодом и ещё чем-то несимпатичным. От Аркадия – теплом и жизнью.
– Есть соображения? – Аркадий провожал взглядом спины едва ковылявших друг за другом Буксира и Халявы.
– Дай отдышаться.
– Надо искать остатки факелов. Найдём, – возле них наш интерес.
– Ты полагаешь всё-таки?..
– Не
– Да ещё ночью…
– Похоже, ищут то, что днём искать опасно.
– Это уже теплее…
– Но какой интерес в могилах?
– А может, вопрос поставить иначе? Что ночью прячут на кладбище?
– Тем более…
– Думай, Чапай.
– Тебе хорошо. Ты каждый день гирями балуешься, а я этот марш-бросок хватанул, завтра спину не разогну.
– До завтра, как говорится, ещё дожить надо. Включайся, аналитик. Мы имеем дело с непростыми людьми. Кумекаю я, хорошо, если не мы их спугнули. Неуютно будет, если они сейчас за нашими спинами в кустах прячутся.
– Думаешь?..
– Опасаюсь…
– А чего гнал?
– Азарт. Бес попутал…
– Данила Палыч! – запищал Халява от дальней могилы. – Нашёл, кажись!
Он выдернул из земли что-то. На фоне розовеющего неба отчётливо вырисовывался в его поднятой руке чёрный кол с полметра длиной. Мы оба, не сговариваясь, рванули к нему. Халява как чужеродное и противоестественное отстранил от себя находку. Аркадий осторожно её осмотрел, даже поднёс к носу и принюхался.
– Факел самодельный, – удовлетворённо протянул он мне кол. – Что и требовалось доказать. Вот, потрогай, куски смоляной несгоревшей обмотки остались. Они воткнули его в землю, когда сгорела верхушка. Буксир, как у тебя?
– Нет ничего.
В чаще за нашими спинами будто хрустнуло, и мы дружно присели.
– Ладно, – уже шёпотом продолжил после некоторого молчания Аркадий, поозиравшись по сторонам. – Хватит пока и этого. Все за мной.
Наш командир лихо развернулся, обогнул крест и исчез в лесу. Мы ринулись следом.
– Тихо, – встретил он нас за ближайшими деревьями. – Прилегли на траву. Больно уж из нас мишень хорошая. Буксир, как твоя пушка? Не врал насчёт охоты?
– Не понял? – буркнул обиженный верзила.
– Не одолжишь?
– Нужда появилась?
– На всякий случай.
– А я что? Промажу?
– Вот именно. Пальнёшь не туда, куда надо.
– Не пацан, – обиделся Буксир, но ружьё послушно протянул Аркадию.
– Ну вот. Считай полдела сделано, – подхватил оружие Аркадий. – А патроны?
– В стволе один и вот, прихватил тройку. Не думал, что сгодятся.
– А я и не говорил, что понадобятся, – Аркадий заграбастал патроны. – Теперь, мужики, замолчали, рассредоточились и расслабились. Лежать тихо. Я тут немножко поползаю.
– И я с вами, – затянул Халява.
– А вот этого нельзя, – Аркадий лёгким рывком надвинул кепку Халяве на его длинный нос. – В лесу волки могут быть.
– Откуда им? На острове… – скуксился Халява.
Но Аркадий даже не удостоил его ответом.
– Данила, за старшего! Проследи, чтобы не двигались. – И Аркадий бесшумно исчез в кустах.
Оставшись втроём, с полчаса мы добросовестно прислушивались к каждому треску и шороху в лесу. Разговора не получалось. Буксир с самого начала нашего знакомства производил впечатление тургеневского Герасима, а здесь совсем онемел. Халява, более насыщенная эмоциями натура, болтал много, но без толку. Как только пропали загадочные огни,
И я заснул.
Где-то мне встречались рассуждения академика Павлова о природе сновидений. Оказывается, сон – это необычная комбинация событий, участниками которых вам приходилось быть, или результат доставших до кишок раздумий. Можно поспорить, да не с кем. Однако то, что привиделось мне, схватило щупальцами сердце. Непередаваемое жуткое ощущение, должен сказать. И я проснулся в поту. Уже заметно рассвело, и солнечные лучи, несмотря на густую листву деревьев, щекотали глаза. Буксир храпел откровенным образом, раскинувшись на спине, под мышкой у него посапывал Халява, свернувшийся клубочком. Я выбрался на белый свет, огляделся. Зловещий вид кладбища и при дневном свете не прибавил мне настроения. Да ещё этот чёртов сон! Будь он неладен. Сейчас бы выкупаться в речке или вновь родиться.
Но сон не выходил из головы. Запомнилось последнее, что разбудило. Вроде настойчивый гулкий стук в дверь, и она открылась сама собой… медленно, со скрипом. Серая тень в длиннющей накидке до пят крысой шмыгнула в комнату. Всё обмерло у меня внутри, а она, склонив голову, скрытую капюшоном, зловеще заскользила вдоль стены, приближаясь. Преодолев себя, я сдёрнул капюшон и ужаснулся, – скалящийся скелет пожирал меня пустыми глазницами…
Привидится же такое! Даже здесь, на дневном свету, мне ещё было жутковато. Я нервно походил между крестами, а успокоившись, опустился на ближайший булыжник и, поджав ноги, с грустью посмотрел на свои штиблеты. Ничего не скажешь, – ходить теперь босиком… Разглядывая их, невольно перевёл глаза на случайное своё сиденье и подпрыгнул, словно ужаленный змеёй, – подо мной была могильная плита!.. На сером, вросшем в землю и опутанном травами булыжнике просматривался рисунок, цифры и надпись. Потребовалось напрячь зрение, согнуться в три погибели, чтобы с трудом разобраться в начертанном, которое когда-то выбила рука неизвестного каменотёса.
Верхний рисунок изображал крест. Под ним – четыре цифры: единица, восьмёрка и две девятки. Это, без сомнения, год установления камня. Для прочтения надписи мне пришлось порыться в карманах и прибегнуть к помощи перочинного ножа. Многие буквы были забиты землёй или повреждены временем. И всё же, ползая на пузе перед гранитным валуном, я прочитал: «Щедротам Твоим, Господи, несть конца».
Я вытер взмокший лоб и опустился на траву рядом с булыжником. Высокое, голубое, без единого облачка небо благодушно дышало покоем бытия и беспечностью ребёнка. Солнечный диск сосредоточенно начинал свой очередной рабочий день по небосклону. В траве звенели кузнечики, суетилась всевозможная живность: всегда целеустремлённые муравьи, непоседливые букашки и бестолковые бабочки. Мир жил и бесстрастно занимался своими делами. Окружающее здравствовало и ликовало, лишь я морочил себе голову мрачными загадками. Велик и мудр был человек, установивший этот камень мученикам, покинувшим суету живого с радостью и принявшим смерть как долгожданное избавление от страданий…