Тайны русской души. Дневник гимназистки
Шрифт:
Если б мы ненавидели свои недостатки больше, чем недостатки других! А к ним мы так часто слепы и вынимаем бревна из глаз других, не вынув сучьев – из своих… 273 Ведь и я-то – тоже! Где у меня рассудок?!. Они все воспитывались в духе неограниченной монархии и привыкли пассивно повиноваться. А кроме того – ведь трудно переменить убеждения на старости лет. И разве я так далеко ушла от них? Я – консерваторка по натуре… Конституционалистическая монархия – тоже монархия. Но, право же, я убеждена, что для России это – наилучшая форма правления… Только зачем, зачем они опираются на Христа, когда
273
Не судите, да не судимы будете, ибо каким судом судите, таким будете судимы; и какою мерою мерите, такою и вам будут мерить. И что ты смотришь на сучок в глазе брата твоего, а бревна в твоем глазе не чувствуешь? Или как скажешь брату твоему: «дай, я выну сучок из глаза твоего», а вот, в твоем глазе бревно? Лицемер! вынь прежде бревно из твоего глаза и тогда увидишь, как вынуть сучок из глаза брата твоего (Мф. 7:1 – 5).
Ну – начала со скуки и доехала до политики. Теперь, впрочем, «все дороги ведут в Рим»…
А ведь я вот до чего додумалась: получить мое письмо он (Юрий) мог только в понедельник – 10-го (апреля). Так как оно написано на (военную) школу, а эти две недели учения там не было. Отсюда ясно, что, если даже ответ был написан в этот день, – раньше 16-го (апреля) он (ответ) сюда прийти не может…
От Юдиных тоже очень давно нет писем – таких, которые отвечали бы на мои, а поздравление мама получила на днях…
Да – вчера (11 апреля) я получила пальто (посылку). Думала, что в ней (в посылке) что-нибудь написано. Нет – ничего. Хоть бы словечко! Вот какие! А я только писем и жду! Как это они не понимают?! Вот – на Пасхе свободны были, неужели не написали ничего?..
От Маруси (Шутовой) – тоже ни слуху ни духу. Как-то она доехала, не спер ли у нее кто-нибудь муку? Это было бы очень досадно…
А интересно, сколько булок можно спечь из двенадцати фунтов муки? И сколько дней они (Юдины) могли быть со свежими белыми булками?.. Елешка, думаю, была довольна. А еще – если бы пирог с морковкой! Тогда совсем – «коту Масленица»!..
Ну – позаймемся! Десять часов (утра) уже… До завтрака надо хоть что-нибудь сделать…
Ну, что же напишу я сегодня?
Было несколько внешних фактов, отразившихся соответствующим образом на настроении.
Во-первых, два раза (во вторник и четверг, 11 и 13 апреля) мы с Зойкой и тетей Аничкой ходили к Дубровину 274 и в последний (раз) – пригласили уж его к себе, на что сей комильфотный господин ответил, что так как «барышню уж лечила Грекс», то «неприлично» у них считается «приехать одному; понимаете? – неприлично». Но «если вместе – так с удовольствием, потому что для Марии Лаврентьевны (Грекс) тут нет ничего обидного… да… ничего».
274
Возможно:
Положим, мы (вернее – я, так как за себя только я могу отвечать) – совершенно противоположного мнения, но это не суть важно. Важно то, что с огорчения (и не желая доставлять огорчения Грекс) зашли мы все к Аксакову. И он был так любезен, что принял Зойку, хотя прием у него был кончен. Подтвердил, что рисковать (усиленные занятия), конечно, не стоит, что хорошо, вообще, – на кумыс, если дорога по воде еще не утомительна и не так ужасна, как по «железке с товарищами», и всегда лучше принимать меры, когда всё еще хорошо, а не тогда, когда «у температуры хвосты вырастут»…
Ну она (Зоя) на следующий же день (14 апреля) мамаше написала письмо и, по моему расчету, не позднее среды (19 апреля) уже должна выехать отсюда. Рада я – прямо сказать не могу как! До этой среды уж положила на «губы свои палец молчания», хоть это мне до такой степени трудно, что даже дышать трудно делается – когда я сдерживаюсь… Но до среды – уж так и быть…
Так вот – это было в четверг (13 апреля). А в пятницу (14 апреля) событие разыгралось другого характера. Я собралась идти в театр. Погода была – ужас! Ураган и снег. Всю ночь на пятницу (15 апреля) рвало деревья, хлопало дверями, вертело водосточные трубы, шумело и выло в трубе… Однако к утру стало немного тише. Только порывами налетал ветер днем, и сыпал снег…
И вот за обедом тетя спрашивает:
– Как ты и пойдешь?
А мама – безапелляционно и без всяких предварительных переговоров – громогласно заявляет:
– Она не пойдет!
Я запальчиво возражаю, но в ответ:
– Нет-нет, как хочешь – ты не пойдешь!
И дернуло же ее начать этот разговор – между окрошкой и остальными яствами! Меня до такой степени раздражило это нетактичное заявление – посреди обеда, при всех (при всех – и при ребятах!), – что я еще более неделикатно (чего там – «неделикатно»? – грубо!) сказала:
– Всё равно, как хочешь, – пойду!..
Но при этом спазма сжала мне горло, и уж жареное и каша показались настолько противными, что я больше не ела ни крошки, а проглотить кусочек хлеба, лежавший во рту, было так больно и так трудно, что я подозреваю – у меня сделалось судорожное сужение пищевода… Потом мне стоило громадного труда овладеть собой и недрогнувшим голосом отвечать на вопросы. И пока я вышивала свою никуда и никому не нужную салфеточку, у меня всё время мелькала мысль: нет-нет, не надо! Англичане никогда не плачут. Ибо я хочу быть похожей на англичанина – в смысле уменья владеть собой (не поддаваться слабости) и джентльменства…
Потом, чувствуя, что никак не могу этого избежать, стала играть моего милого Шопена (к сожалению, у меня только одни его вальсы), и, Боже! – если бы он услыхал свои вещи в моем исполнении!.. Кроме того, что двухмесячное обучение фортепьянной игре не дает гарантий на сколько-нибудь сносное исполнение какой угодно музыки, – и внимание-то мое делилось между нотными значками, носом и носовым платком… Милый Шопен! Хорошо, что он не слышал моей музыки в эту пятницу!..
Тетя Аничка продала мой билет какой-то барышне в театре и сама не пошла – попросила Ольгу Васильевну Митрофанову…