Тайны русской души. Дневник гимназистки
Шрифт:
– Я спрашиваю: для ознакомления?
– Да, конечно. А то мне послышалось: «для знакомства»…
Потом, в следующее дежурство, дела проходили так: Ольга Васильевна (Кошкарева) сидела рядом со мной на аппарате, работы у нее было много, и Виталий Гаврилович (Кощеев) приходил к ней – «помочь». Передавал за нее телеграммы, убавлял и уносил из стопки, предназначенной для передачи. И Ольга Васильевна удивлялась:
– Что это Кощеев меня сегодня как удивляет – ухаживает целый день! Помог,
– Ольга Васильевна! – смеюсь я. – Человек ухаживает за вами, а вы недовольны!
– Да нет, я довольна – вон сколько помог, а только не понимаю – почему? Настроение у него, что ли, изменилось? Ведь он меня не любил…
– Ну, от любви до ненависти – один шаг, – вставляю (я).
– …Или уж, – продолжает она, не обращая никакого внимания на мои слова, – потому, что соседка у меня больно хороша?.. Вернее, потому, что – по соседству с вами?..
Мне смешно…
Потом я сижу – долго и внимательно работаю. А он (Кощеев) ходит – взад и вперед. Выходит как-то из (телефонной) будочки, (и), пользуясь на мгновение периферическим зрением, вижу, что внимательно вбок смотрит – на меня. Но я погружена в работу. А Ольга Васильевна глубокозначительным тоном произносит:
– Ого, как он на вас посмотрел!..
Каждый день случается что-нибудь. В новое дежурство было такое происшествие: Наумов – он теперь ко мне с разговорами начинает подсаживаться – сделал такие два бланка, что Л. П. Картиковская заставила его самого диктовать. Но зараз обеим – мне и Ольге Васильевне – диктовать невозможно, и Наумов, бесцеремонно оставив Ольгу Васильевну, взял стул – чтобы сесть от меня направо. А Виталий Гаврилович (Кощеев) со своего места предлагает:
– Давайте я подиктую!..
И идет, берет у Ольги Васильевны бланк – и шагает ко мне. Но я не очень польщена:
– Вы шли к Ольге Васильевне, и телеграмма эта – ее! – издали провозглашаю я (а около меня уже сидит Наумов). – Ну и идите, пожалуйста, диктовать Ольге Васильевне!
Он (Кощеев) сделал в нерешительности шаг ко мне, шаг – обратно, снова – ко мне… Потом повернулся и, махнув рукой, бросил бланк Ольге Васильевне, сердито сказав:
– Никому больше не буду диктовать!..
Впрочем, позднее диктовал мне – мимоходом, штуки две (телеграммы)…
…Ах, Зина (сестра) играет такой чудесный шопеновский вальс, что хочется только слушать – и забыть обо всем и обо всех! Особенно – о дежурствах: там так скучно! И нет в днях содержания. И значительности…
Жизнь теряет поэзию. Не жизнь вообще, а моя теперешняя жизнь, и так особенно хочется музыки, света, солнца – сегодня оно чудесное! – чего-то яркого-яркого, сильного, большого, захватывающего! Значительного чего-нибудь хочу я!..
И
Кончу ли я, наконец, эту историю? Она начинает затягиваться! Продолжаю…
В свободное время я подсела к столу Ольги Васильевны (Кошкаревой). Виталий Гаврилович (Кощеев) пришел тут же. Ольга Васильевна интересуется: почему от так наряден? О, идет в театр: «вот скоро она ему скажет по телефону – взят ли билет…».
– Вы идете не один? – спрашивает Ольга Васильевна.
– И даже – с «ней»? – вставляю я.
А Ольга Васильевна смеется:
– Нет, нет, я не хочу, чтобы вы шли с «ней»! Я вас ни с кем не пущу в театр…
– Даже со мной? – лукавствую я по тому и другому адресу. Он (Кощеев) пристально – на мгновенье – на меня смотрит. Но я играю – словами, его взглядами… На него я или не смотрю, пользуясь периферическим зрением, или смотрю прямо– прямо – и серьезно…
Несколько позднее (чай в будочке) он зовет меня в театр.
– О, какая нужда во мне кому-нибудь в театре?!
– Во-первых, доход, – говорит он дерзость, – во-вторых, мне лично очень бы хотелось, чтобы вы были…
Потом говорит, что ходил – было время (в мою сторону), провожал Картиковскую, но «больше такой ошибки» не сделает. Я смотрю удивленно:
– Почему?
– Ну… оставим это…
– А вот я так заберу себе в компанию Ольгу Васильевну – и отправлюсь!
– Возьмите меня!.. – чуть расслышала я – и оставила эти слова без ответа…
Через день-два он (Кощеев) ушел на «льготу». Возвращается вчера (23 марта). Я не узнаю его – без папахи (волос). Вместо головы – «тараканья катушка»…
– Ну что, Ниночка Евгеньевночка?.. – съедает он последние слова.
– Да совсем хорошо! – говорю. – А вы отдохнули? Теперь – пай совсем? Свежий?.. Впрочем, нет – у вас кислый вид…
– Я устал…
– После «льготы»?
– Устал душой…
– Я говорю серьезно: это очень-очень хорошо.
– Так не хочется сюда идти…
– Что ж вы раньше? Теперь и бросить нельзя: мест нет.
– Я от войны сюда. Я – противник войны…
– Да, вот у меня был (знакомый) противник войны, так теперь – без места…
Он улыбается.
– Ну, так вы, значит, и в самом деле – кислый. Ольга Васильевна говорит, что по ком-то соскучились, да?
– По вас, – прячется он за стенку будочки…
Потом я злюсь: он говорит, что «все учащиеся в высших учебных заведениях только достают дипломы». Потом отпирается: