Тайны смертей русских поэтов
Шрифт:
Ввалившуюся компанию повели в кабинет… Баба безостановочно тараторила:
– Подумайте – столько книг! И это – у одного старика! А у нас – школы без книг. Как тут детей учить?
Компания переходила от полки к полке. Время от времени кто-нибудь из “товарищей” вытаскивал наугад какой-нибудь том. То выпуск энциклопедического словаря, то что-нибудь из древних классиков. Одного из незваных посетителей заинтересовало редкое издание “Дон-Кихота” на испанском языке. Все принялись рассматривать художественно исполненные иллюстрации. Потом баба захлопнула книгу и с укоризненным пафосом произнесла:
– Одна контрреволюция
Супруги Брюсовы стояли в полном оцепенении.
Когда Аннушка захлопнула дверь за неожиданными посетителями, она вернулась в кабинет:
– Барыня, а вы бабу-то не узнали? Да ведь это прачка Дарья. Помните, у ней всегда столько белья пропадало? Еще покойная Матрёна Александровна хотели на нее в суд подавать! А вы, барин, не убивайтесь. Неужели на такую прачку не найти коммуниста покрупней? Да я бы на вашем месте к самому Ленину пошла!
Иоанна Матвеевна снова пришла в себя:
– Аннушка, пожалуй, права. Только не к Ленину, а к Луначарскому следует обратиться… Неужели отдать без боя все твои книги этой прачке?
Потрясенный всем происшедшим, очень бледный, стоял Брюсов у своих книг и машинально раскладывал все по прежним местам. Он так любил свои книги! Годами собиралась его библиотека. Были в ней редкие, дорогие издания; их не сразу удавалось приобрести, и ими он так дорожил… После обеда он позвонил Луначарскому. На следующий день – ни жуткой бабы, ни страшного грузовика.
А вечером Валерия Яковлевича посетил сам нарком.
На той же неделе Валерий Яковлевич получил приглашение к Троцкому».
Эпилог в изложении Брониславы Погореловой выглядит так:
«Вскоре после этого захожу к Брюсовым и застаю всю семью на кухне. Сестра и Аннушка раскладывают на столе только что полученный “паек”. Огромная бутыль подсолнечного масла, мешок муки, всевозможная крупа, сахар, чай, кофе, большой кусок мяса».
Этот новый неожиданный поворот в жизни Брюсова плачевно сказался на его творчестве. Он начал писать на заказ, превратившись в «родоначальника советской литературной Ленинианы», стал писать примитивные произведения, лишенные поэтического духа прежнего Брюсова:
Пред гробом вождя преклоняя колени,
Мы славим, мы славим того, кто был Ленин,
Кто громко воззвал, указуя вперед:
«Вставай, подымайся, рабочий народ!»
Так творчество Брюсова пришло в упадок, за которым последовало постепенное ухудшение здоровья, сопровождавшееся сильным упадком физических сил.
Брюсов был еще совсем не стар, но дряхлел устрашающе быстро. Наркотики, осуждение коллег и читателей, а также осознание собственного краха как величайшего поэта нового столетия быстро подтачивали силы Брюсова. Понимая, что конец близок, Брюсов написал и отослал в издательство свой последний сборник стихов «Mea» («Спеши»).
В стихотворении «Ожерелье дней» поэт с обреченной покорностью судьбе заявил: «Пора бы жизнь осмыслить, подытожить…» К. В.
Опустошенная и уставшая душа поэта стала холодна, растопить ее не могли даже самые близкие друзья и родственники. И только маленькому мальчику Коле, который приходился поэту то ли воспитанником, то ли племянником, это оказалось под силу.
Уставший от жизни и крушений надежд, Брюсов, словно бдительная нянюшка, ни на минуту не отпускал от себя Колю. По словам Мочульского, «он поселил его у себя и все досуги отдавал ему: играл с малышом в охотников на диких зверей, с увлечением собирал для него марки. Брюсов часто хворал, вечера проводил дома, работа его быстро утомляла: лежа на диване, он запоем читал романы Купера, Дюма, Эмара». Однако даже общество милого сердцу ребенка не смогло возродить Брюсова к жизни. Его стихи, которые восхваляли новую власть, больше нельзя было назвать примером высокой поэзии. Они возмущали не только творческую элиту, но и самого Брюсова, который с горечью осознавал, что творчески исчерпал себя, а потому должен бросить творческий путь. Разумеется, для человека, посвятившего всю свою жизнь поэзии, навсегда расстаться с миром грез и любимой с детства “музой” было немыслимо. Брюсов так и не совладал с собой, тщетно пытаясь вернуть прошлое, от которого он так глупо отказался после встречи с Троцким.
Последней вспышкой творческой активности Брюсова стала его поездка в Крым летом 1924 года. К тому времени его здоровье было окончательно подорвано моральными терзаниями, лишениями и злоупотреблением морфием. В Крыму Валерий Брюсов с неохотой осмотрел немногие достопримечательности, в глубине души пытаясь обрести то необыкновенное состояние души, при котором поэта посещает вдохновение. Убедившись в невозможности этого, поникший, с потухшими глазами, поэт посетил своего старого друга Волошина, некоторое время гостил у него, и специально для хозяина написал стихотворение, которое назвал «Максимилиану Волошину».
В гостях у Волошина Брюсов опять встретился с Андреем Белым и провел с ним много времени. Впоследствии Белый вспоминал: «Мы провели с ним дней десять в уютнейшем доме поэта М. Волошина, передо мной прошел новый Брюсов, седой и согбенный старик, неуверенно бредущий по берегу моря и с подозрением поглядывающий на солнце. Меня поразили: его худоба, его хилость и кашель, мучительный, прерывающий его речь; по-иному совсем поразили меня: его грустная мягкость, какая-то успокоенность, примиренное отношение к молодежи, его окружавшей, огромнейший такт и умение слушать других».
Однажды, в роковой для Брюсова день, он, Андрей Белый и еще несколько гостей Волошина отправились на экскурсию в горы и попали под сильный дождь. Согласно одной из версий, Брюсов снял с себя пиджак и отдал его одной из женщин, чтобы защитить от дождя, а сам простудился. По другой версии, о которой до настоящего времени было мало известно, Брюсов и Белый отделились от своих товарищей и отправились на уединенную прогулку, во время которой некоторое время сидели или лежали на холодной земле и промокли под дождем.