Тайны смертей русских поэтов
Шрифт:
Несмотря на такие пылкие послания, поэт никак не решался познакомиться со своей новой женщиной-мечтой, предпочитая наблюдать за ней из-за кулис и с дальних рядов зрительского зала. Однако вскоре этого стало недостаточно, и он сделал решительный шаг, передав ей через швейцара театра номер своего телефона с просьбой позвонить, которую она охотно выполнила.
Дельмас и Блок впервые встретились лицом к лицу в марте 1913 года. В память об этой минуте Блок написал:
Ты встанешь бурною волною
В реке моих стихов,
И я с руки моей не смою,
Кармен, твоих духов…
По меркам Александра, они были вместе очень долго, несколько месяцев, но судьбу
Он был уверен, что им обязательно нужно расстаться, потому что искусство может быть только там, где есть страдания, холод и потери.
Блок служил поэзии и не смел отдать всего себя одной конкретной женщине. Пытаясь объяснить это Дельмас, он написал ей: «Я не знаю, как это случилось, что я нашел Вас, не знаю и того, за что теряю Вас, но так надо. Надо, чтобы месяцы растянулись в годы, надо, чтобы сердце мое сейчас обливалось кровью, надо, чтобы я испытывал сейчас то, что не испытывал никогда…»
Но не только любовь сильно повлияла на жизнь и творчество Блока. Россия вступила в Первую мировую войну. Приняв участие в военных действиях, Александр вновь вернулся в Петроград, где начал помогать новому послереволюционному правительству. В этот период он написал знаменитых «Скифов» и поэму «Двенадцать», которые немедленно привлекли внимание как простых обывателей, так и большевиков.
Началась гражданская война. Семья Блоков временно оставила в стороне размолвки и сплотилась перед новой бедой. Вспоминая эти страшные дни, Блок угрюмо писал в своем дневнике: «Мороз. Прохожие несут какие-то мешки. Почти полный мрак. Какой-то старик кричит, умирая с голоду…»
В 1921 году Блок заболел. Вероятно, причинами этого стали и творческий кризис, и голод, который поэту пришлось пережить во время гражданской войны, и серьезное истощение нервной системы. Родные поэта, серьезно обеспокоенные его состоянием, часто навещали Блока. Несколько раз его посетил и давний друг С. М. Алянский. Вспоминая об этих нечастых визитах, Алянский писал в своем дневнике: «Александр Александрович перемогался всю вторую половину мая и почти весь июнь. Потом он слег и пытался работать, сидя в постели. Болезнь затягивалась, и самочувствие неизменно ухудшалось. Однако Любовь Дмитриевна и все, кто заходил в эти дни на Офицерскую узнать о здоровье Блока, надеялись на выздоровление, никто не думал о грозном исходе болезни.
Один Александр Александрович, должно быть, предчувствовал свой скорый уход. Он тщательно готовился к нему и беспокоился, что не успеет сделать всего, что наметил, и поэтому торопился».
Так прошло несколько недель. Врачи, которых приглашали к Блоку, лишь беспомощно разводили руками. Алянский, в очередной раз побывавший у постели больного, уже не сомневался в скорой смерти друга. Значительно позднее в своих мемуарах он описал один эпизод, который произошел во время очередного посещения умирающего: «…Спустя несколько дней Любовь Дмитриевна, открывая мне дверь, поспешно повернулась спиной. Я успел заметить заплаканные глаза. Она просила меня подождать, и, как всегда, я прошел в маленькую комнату, бывшую раньше кабинетом Блока. Скоро Любовь Дмитриевна вернулась и сказала, что сегодня Саша очень нервничает, что она просит меня, если не спешу, посидеть: быть может, понадобится моя помощь – сходить в аптеку. Но не прошло и десяти минут, вдруг слышу страшный крик Александра Александровича. Я выскочил в переднюю, откуда дверь вела в комнату больного. В этот момент дверь раскрылась, и Любовь Дмитриевна выбежала из комнаты с заплаканными глазами… Немного погодя я услышал, как Любовь Дмитриевна вернулась к больному. Пробыв там несколько минут, она пришла ко мне и рассказала, что произошло.
Когда Алянский в очередной раз пришел к Блоку, он стал свидетелем того, как поэт совершенно спокойно, без малейшего волнения на лице или в голосе собрал и сжег свои записные книжки. Мемуарист был потрясен: «Если б я мог предположить, что Блок уничтожает дневники и записные книжки в припадке раздражения, тогда факт уничтожения меня не удивил бы. Но это происходило на моих глазах, внешне Блок оставался совершенно спокоен и даже весел. И этот “безумный” акт в спокойном состоянии особенно потряс меня».
Блок, к ужасу своих друзей и родных, угасал буквально на глазах и с каждым днем вел себя все более непредсказуемо и ненормально. Наверное, здесь в полной мере проявилась наследственность, полученная его отца, который даже в здоровом состоянии не отличался спокойным нравом и зачастую вел себя нелогично.
Под влиянием болезни Блок превратился с нервного агрессивного деспота, который своими постоянными выходками изводил окружающих его людей. Скорее всего, это происходило вследствие нарушений психики, которые уже давно подтачивали здоровье поэта. Впрочем, время от времени Александр брал верх над своей болезнью, и тогда в семью Блоков возвращался жизнерадостный доброжелательный Саша, всегда внимательный к окружающим и вдохновенно рассматривающий лица окружающих его близких людей. Увы, такие случаи просветления наступали все реже и реже. С. М. Алянскому повезло застать Блока в один из таких моментов, накануне смерти поэта. Эта их встреча была последней. Вспоминая о ней, Алянский затем рассказывал: «Он пригласил меня сесть, спросил, как всегда, что у меня, как жена, что нового. Я начал что-то рассказывать и скоро заметил, что глаза Блока обращены к потолку, что он меня не слушает. Я прервал рассказ и спросил, как он себя чувствует и не нужно ли ему чего-нибудь.
– Нет, благодарю вас, болей у меня сейчас нет, вот только, знаете, слышать совсем перестал, будто громадная стена выросла. Я ничего уже не слышу, – повторил он, замолчал и, будто устав от сказанного, закрыл глаза. Я понимал, что это не физическая глухота…
Мне показалось, что я долго сижу. Александр Александрович тяжело дышит, лежит с закрытыми глазами, должно быть, задремал. Наконец решаюсь, встаю, чтобы потихоньку выйти. Вдруг он услышал шорох, открыл глаза, как-то беспомощно улыбнулся и тихо сказал:
– Простите меня, милый Самуил Миронович, я очень устал.
Это были последние слова, которые я от него услышал. Больше я живого Блока не видел».
Врачи, лечившие Блока, по словам Георгия Иванова, «так и не смогли определить, чем он, собственно, был болен». Выдвигалось множество предположений – от самых невероятных до самых обычных. «Сначала они старались подкрепить его быстро падавшие без явной причины силы, потом, когда он стал, неизвестно от чего, невыносимо страдать, ему стали впрыскивать морфий…»
Так отчего же все-таки умер Блок? Может быть, он сам верно определил причину своего недуга, сказав однажды: «Поэт умирает, потому что дышать ему больше нечем».
Как бы то ни было, одной из официальных версий болезни Блока были прогрессирующая деградация нервной системы и последующее сумасшествие. Скорее всего, этот слух распространили большевики, опасаясь реакции общественности на поэму «Двенадцать». В пользу этого предположения также говорят постоянные просьбы Блока уничтожить все экземпляры этого произведения. За пару дней до смерти он в один из кратких моментов просветления умолял жену: «Люба, хорошенько поищи, и сожги, все сожги».