Тайны темной стороны
Шрифт:
Город внезапно затопило жарой пополам с тополиным пухом, паникой, и вонью вокзалов. И страшная мысль мелькнула тогда: « Это и есть что ли, начало рассеяния?» Но, слава богу, я ошибался, это была просто паника. Город обеднел женщинами – они, правдами-неправдами рвались все равно куда: к далеким родственникам или знакомым, спасая детей от невидимой беды. Появилось много пьяных мужчин и всезнающих старух.
Время шло, и к осени паника пошла на спад, иногда возрождаясь с появлением новой карты-версии радиационной обстановки. К зиме об опасности говорили уже немногие, но очень возросла
Наконец зима ударила со всей силой. Некоторые рукава и затоки на реке сковались еще в ноябре, а в декабре крепкий лед Днепра был уже заполнен рыбаками. С моста метро он выглядел, как обеденный стол, застеленный праздничной белой скатертью, на которую кто-то рассыпал шарики черного перца. Я всегда пытался понять – что может заставить человека целый день сидеть на льду, и не одного, а стольких?
Акива позвонил в пятницу и сказал, что сегодня у него опять было видение, и что он опять он видел старика, сидящего на заснеженной площади в своем привычном кресле, закутанного в толстый плед и обутого в валенки.
– Что он тебе говорил?
– Не знаю что и сказать тебе.. Он опять говорил, что является одним из двадцати трех и раза три говорил, что я должен стать двадцать четвертым.
– И это все?
– Да, собственно… Или нет, он еще говорил, что третий ангел вострубил и за ним очень скоро вострубит четвертый и если не найдется в этих землях праведник, то будет судьба этой страны страшнее судьбы Содомской. А, еще, что странно, в этот раз он велел мне никому не говорить о встрече с ним и о разговоре.
– Зачем тогда мне рассказал?– удивился я.
– Ты – это другое дело и знаешь, предчувствия меня точат. Чего-то я не понял, прямо как стена, какая-то… И вчера я видел свою смерть. Совсем рядом. Какие уж тут тайны…
После этого разговора предчувствия стали точить и меня. Подстегивались они еще и тем, что человек, который звонил, был не Акива, или, вернее сказать, это был уже не Акива, это был кто-то другой, который готовится исполнить «последний танец».
Следующая «встреча» с моим приятелем была весьма печальной. Уже ближе к весне я получил повестку из прокуратуры, и вскоре явился в институт судебно-медицинской экспертизы на опознание. Там же стояли еще двое мужчин, которые были приятелями Акивы по рыбалке. Да, он был весьма умелый рыбак и охотник, тонко чувствовавший природу и повадки зверей. Он был большой мастер по части охотничьей магии, знал множество заговоров на оружие, ритуалов общения с духами-покровителями охоты.
Как выяснилось, он утонул на следующий же день после нашего последнего телефонного разговора, я слушал подробности, которые диктовали для протокола эти двое, а мне было жутко и холодно в этой сплошь каменной, освещенной тускловатыми лампами и заставленной цинковыми столами мертвецкой.
– Он провалился в полынью, хотя в том месте было уже много следов, и никто не слышал, чтобы лед скрипел или подламывался,– так говорил один из мужчин, тот, что был постарше, с красным лицом и крепкой фигурой. – Но это была не беда. Там доска валялась, и мы сразу ему ее кинули. Он на нее улегся грудью и стал помаленьку вылезать. Петруха,– он указал на второго,–
Следователь все записал и обратился ко мне:
– Как вы объясните текст этой записки?– он протянул мне
тетрадный лист с карандашными записями, заложенный в полиэтиленовый плоский пакет. Лист был долгое время в воде и потому сильно раскис, но все же слова все еще читались вполне отчетливо:
«Я все понял, но времени у меня уже не осталось. Скорее всего,
ты меня уже не увидишь, но надеюсь, что хотя бы эта записка тебя найдет. Я
понял все, но двадцать четвертым мне уже не стать никогда. Двадцать четвертый
– это 4 – 10,11 в последнем. Яснее сказать не могу по известным причинам. Ты
всегда был сообразителен, поймешь и теперь. И торопись, ибо четвертый ужу поднес к губам свою трубу. Твой Акива»
С обратной стороны листка была надпись: « Прошу передать эту записку
моему другу по адресу…»
– Так что вы можете сказать об этом?
– Не знаю, – искренне ответил я.
– А почему он в записке называет себя Акивой?
– Ну, это прозвище такое, – ответил я, пожав плечами.
– И все же, что он имеет в виду в записке? Что такое «4-10,11 в
последнем»?
– Я – правда – не знаю. Мне все это странно не меньше, чем вам.
Следователь отобрал у меня тетрадный листок и разрешил идти.
Я шел в раздумьях, не обращая внимания на прохожих и чавкающий под
ногами подтаявший снег.
– Четвертый уже поднес трубу к губам… Это, понятно, ангел из «Апокалипсиса». «Апокалипсис» же – это последняя книга «Нового Завета». Следовательно, 4 – 10,11 в последнем – это, скорее всего 4 глава, 10 и 11 стих из этого текста. «Новый Завет» тогда был постоянно со мной и я встал прямо посреди улицы и листал мягкие страницы, пока не нашел нужное место:
– Тогда двадцать четыре старца падают перед Сидящим на престоле и
поклоняются Живущему во веки веков, и полагают венцы свои перед престолом,
говоря: Достоин Ты, Господи, принять славу и честь и силу, ибо Ты сотворил
все, и все по Твоей воле существует и сотворено.
Все стало ясно, и когда я оторвал глаза от книги, то увидел, что опять
стою посреди пустого города, где шмыгают собаки, оставляя глубокие следы на
мягком снегу, заметающим потрескавшееся шоссе. Почему-то в этот раз я ходил