Тайны третьей столицы

Шеремет Иннокентий

Он еще раз очень тщательно проверил следы на полу: пыль — самый беспощадный предатель. И если сейчас она говорила, что по ней до него про­шел только один человек и только один раз — туда и обратно — то так оно и было.

Выходит, его версия, что борсетку сюда под­бросят, не выдержала испытания фактами: если бы ее подбросили, а потом забрали, то было бы как минимум две цепочки следов. А имелось только одна.

Значит, борсетка тут и в самом деле была. И положила ее сюда именно хозяйка квартиры. Но потом, после ее смерти, кто-то сюда проник, и уволок ее. И этот «кто-то» явно был

не из друзей мэра. Значит, в ней действительно было что-то опасное кому-то из его врагов.

Быков только начал прикидывать: кто бы это мог его опередить, как двери квартиры с грохотом распахнулись и комнату, в которой он ломал голо­ву, мигом заполнили огромные фигуры в масках, бронежилетах, касках и с автоматами. Фигуры громко топали и вопили:

—Всем лежать!

—Это милиция!

—На пол, сволочь!

И хотя Василий очень шустро растянулся возле кресла, в котором размышлял, его все равно несколько раз увесисто лягнули по ребрам.

—Попался, ворюга? — спросила одна маска.

—Вот за что я не люблю гастролеров, — отоз­валась другая, — они даже старушек не жалеют и грабят!

— Ерунда! — угощая Василия еще одним пинком, возразила третья маска. — Ты просто не умеешь их готовить!

ГЛАВАIV.ПРОСИ МАЛО

Отцы и дети

Человек, которому предстояло принять де­ятельное участие в решении судьбы Василия Бы­кова, еще не подозревал о его существовании.

Вице-мэр Катеринбурга Владимир Георгиевич Кунгусов завтрак предпочитал готовить сам. Для человека, целиком посвятившего себя работе, ут­реннее время — самое дорогое. Отдохнувший мозг, не терявший времени даром и ночью, именно ут­ром, на грани между сном и явью, выдает обычно решение тех проблем, которые озаботили его нака­нуне вечером.

Но если кто-то в этот момент будет у тебя спрашивать: «Милый, тебе яичницу или круаса­ны?» или «Милый, а ты помнишь, что сегодня обе­щал разобраться с ремонтом моей машины?», то от просветления мыслей быстро не останется и следа. Вместо решения вчерашних проблем навалится раздражение от сегодняшних. Поэтому Кунгусов приучил домашних, что при всей своей любви к ним, по утрам ему лучше на глаза не попадаться, и с разговорами не приставать.

Впрочем, для них это было несложно: вставал Владимир Георгиевич рано, около шести, и обычно еще до семи, когда вставали остальные обитатели четырехэтажного особняка, он уже уезжал в бас­сейн. А оттуда — прямо на работу, чтобы к восьми полностью подготовиться к новому дню.

Этот груболицый человек, часто кажущийся насупленным и закрытым, на самом деле немало страдал от излишнего внимания к окружающим. Так и бывает: именно то, что обеспечивает успех, в тоже время и перегружает. Жестко контролиро­вать и четко направлять всех и каждого, кто попал в сферу его внимания, Кунгусов научился еще в комсомоле. Он застал те времена, когда старшие партайгеноссе шутковали: «Хочешь завалить хо­рошее дело, поручи его комсомолу!». Комсомол был не только уздой для юношеской энергии, но и своего рода фильтром. С его помощью процежива­ли массу, чтобы выявить самых исполнительных. Тогда Владимир и уяснил:

чтобы выделиться и подняться, в первую очередь нужны не ум или зна­ния, а способность выполнить все, что тебе поручат. Не рассуждая, быстро и четко.

Но чтобы это суметь, надо каждого, от кого зависит твой результат, ежеминутно держать под контролем. Поэтому и теперь, в свои сорок с не­большим, Кунгусов оставался верен затверженно­му в молодости правилу: лови мелочи, пока они не выросли в серьезную проблему. Не случайно за точность мысли и быстроту решений его давно про­звали Метеором. Правда, злопыхатели — а у кого их нет? — намекая на последствия решений Кунгусова уточняли, что он не просто Метеорит, а именно Тунгусский: загадочный и разрушительный. Но Владимиру на это было плевать. В этом отношении он был истинным марксистом: плевать, каково от твоих решений людям, главное, чтобы они нрави­лись тебе самому.

И в это утро Кунгусов, хоть и подосадовал, что не удастся додумать вариант с Центральным рынком, мгновенно насторожился, когда на ог­ромной кухне его особняка появилась заспанная Верочка. Младшая дочь любила ложиться поздно, и чтобы она поднялась в такую рань, требовались неординарные обстоятельства.

Верочка кончала школу довольно успешно. И хотя гораздо больше внимания, на его взгляд, уделяла бальному платью для выпускного вечера, нежели выпускным экзаменам, он не склонен был это драматизировать. В конце концов, его дочерям вовсе не обязательно становиться бизнес-вумен. Он уже отложил достаточно денег, чтобы хватило и им, и внукам.

Гораздо важнее, чтобы они не обмишулились с выбором зятьев. А ради последнего, наверное, бальное платье важнее, чем экзамены.

— Доброе утро, — зевая и делая вид, что зашла на кухню чисто случайно — это с третьего-то эта­жа! — поздоровалась девочка.

– Доброе. Что-то случилось, милая? — под­ставляя свежевыбритую щеку для поцелуя, сходу приступил к делу Метеор.

— А что-то случилось?

— Верунчик! Мне, между прочим, сейчас на работу! И, уж поверь, там у меня забот хватает. Не грузи.

Верочка села на витой итальянский стульчик, нахохлилась, и захныкала, забавно морща и пряча в ладошках умильное от сонной припухлости ли­чико:

— Да-а, работа... Тебе бы только ра-абота-а... А что я... А что мне... Ну, когда мне с тобой погово­рить? А, когда? Утром нельзя, тебе надо на работу. Вечером ты устал так, что спишь на ходу... Когда же мне-то?

— Ну-ну, перестань реветь, — рассиропился Владимир Георгиевич. Он прекрасно видел, что дочка пытается им манипулировать, но это был тот редчайший случай, когда навязывание чужой воли не вызывало в нем ничего, кроме умиления.

— Да-а, «переста-ань»... А Нинка Клеменко тебя вором назвала! — прохныкала Верочка.

Кунгусов мгновенно пришел в себя:

— Это дочь Сергея?

— Да, дяди Сережи. Она сказала, что пока мы на деньги пенсионеров особняки в Испании поку­паем, — вытаращив быстро высохшие глаза, за­частила дочка, — тут работяги без зарплаты, света и тепла дохнут! Она так и сказала: они дохнут, а вы там жируете!

— Стоп! Поспокойнее и поконкретнее. Почему она это сказала? В какой связи и по какому пово­ду?