Тайны Зимнего дворца
Шрифт:
Наташа вздрогнула при этомъ вопрос. Признаться ли ей, что она была крпостная Макарова? Она была бы, пожалуй, ему возвращена, и тогда горе ей! или показать ей вольную, данную ей княземъ Одоевскимъ, которую она носила при себ? Но если бы открыли истину, открыли бы такъ же тайну дома на Выборгской сторон, и она неизбжно погубила бы князя, Савельева, Достоевскаго и многихъ другихъ. Она это хорошо понимала, и по этому хранила молчаніе.
Откуда же ты? переспросилъ ее Павлычъ.
Счастливая
Почемъ мн знать откуда я? Это далеко, очень далеко. Намъ крестьянамъ не до того, чтобы запоминать имена. Я долго шла сюда, недли мсяцы. Повторяю теб, кавалеръ, что я изъ далека, изъ очень далека.
Да, матушка Россія велика, былъ мудрый отвтъ стараго городоваго.
Но, зачмъ ты покинула свою родину? Разв у тебя нтъ родныхъ?
Наташа ему разсказала, что она была дочь француженки, значитъ вольной, описала ему, не называя именъ, какъ ее преслдовалъ Макаровъ; какъ она бжала съ Савельевымъ; какъ она его утеряла и вновь нашла за нсколько минутъ до убійства Курдюбекова.
Павлычъ вышелъ и долго совтовался съ Порфиричемъ, потомъ отправился въ харчевню и вернулся съ большимъ чайникомъ чаю, который поставилъ передъ молодой двушкой.
На теб, пй, голубка, это тебя согретъ.
Никогда Наташа не пила чай съ такимъ удовольствіемъ, какъ въ этой грязной будк.
Наташа! обратился къ ней солдатъ, когда она напилась, и по старому обычаю поставила чашку вверхъ донушкомъ въ знакъ того, что боле не желаетъ.
Наташа…. онъ совсмъ растерялся и замолкъ, потомъ вскочилъ и побжалъ къ Порфщшчу, съ которымъ долго о чемъ-то совщался. Наконецъ вернулся:
Наташа, мы иначе сдлать не можемъ, мы должны… онъ снова запнулся и не могъ продолжать начатую рчь.
Наташа на него взглянула, и, предчувствуя, что ей снова грозитъ какая нибудь бда, разрыдалась, и по морщинистымъ щекамъ старика покатились слезы.
Порфиричъ, иди ты ей скажи, крикнулъ онъ своему товарищу.
Самъ говори, мн нкогда, отвчалъ онъ.
Видишь ли, Наташа, Порфиричъ говоритъ…
Нтъ, это ты говоришь, послышалось со двора.
Порфиричъ говоритъ…
Нтъ, ты…
Что нужно, чтобы мы тебя отвели въ часть.
Въ часть? воскликнула молодая двушка въ ужас, потомъ она бросилась на колни и стала ломать въ отчаяніи руки:
Отпустите меня! Вы кажетесь такими добрыми и сострадательными! Зачмъ вы хотите сдлать меня еще несчастне? Вдь вы этого не сдлаете, не правда ли? И стала цловать колни стараго Порфирича.
Онъ поднялъ двушку и усадилъ ее на лавку.
Садись, голубка, сказалъ онъ, кусая губы, чтобы не расплакаться, это какъ нибудь устроится.
Потомъ вышелъ и грубо обратился къ своему товарищу, желая скрыть отъ него свои слезы:
Я теб такъ и говорилъ, какъ
Но, что же длать? Мы должны объ этомъ отрапортовать…
Нтъ, не надо…
Говорятъ теб, что да.
А я теб говорю, что нтъ. Мы ужъ не можемъ объ этомъ рапортовать.
Это почему?…
Потому что, за это отсчитали бы по крайней мр по полсотни.
Павлычъ посмотрлъ на своего товарища съ удивленіемъ.
Намъ отсчитаютъ по полсотни? спросилъ онъ съ растановкой, да за что же?
За то, что мы объ этомъ не донесли еще вчера. Сегодня поздно.
Павлычъ ударилъ себя по лбу:
Я объ этомъ тоже думалъ! Онъ по принципу никогда не уступалъ своему товарищу.
Но что же длать? Вдь наша голубка не можетъ же тутъ оставаться. Это не годится…
Да, не годится, подтвердилъ старый Порфиричъ.
Но, что же длать? сказалъ Павлычъ и принялся соображать потирая лобъ, точно хотлъ выцарапать оттуда какую нибудь мысль.
Вдругъ Порфиричъ ударилъ объ полъ своей алебардой и воскликнулъ:
Марья Андреевна!
Лицо стараго солдата просіяло:
Старый дуралей, я давно подумывалъ о Марь Андреевн, а ты…
Нтъ ты хотлъ… возражалъ Порфиричъ, но его товарищъ ужъ исчезъ въ будку.
Утри слезы, голубка! Здсь теб нельзя оставаться! Но Марья Андреевна о теб позаботится…
Наташа взглянула на него вопросительно.
Видишь ли, я давно подумывалъ о Марье Андреевн, да этотъ старый дуракъ Порфиричъ затверди одно, все часть, да часть! Будто на свт кром части ничего и нтъ. Пойдемъ, голубка, пойдемъ къ Марь Андреевн!
Наташа ничего не спрашивая, послдовала за старикомъ, вполн успокоенная.
Она остановилась на минуту около Порфи- рича и схвативъ обими руками его за руку, въ которой онъ держалъ алебарду, сказала:
Да отблагодаритъ тебя Господь зато, что ты сдлалъ для бдной Наташи!
Ну что тамъ! Богъ съ тобой! пробурчалъ онъ отворачиваясь, чтобы Наташа не замтила навернувшуюся слезу.
Было ужъ десять часовъ. Улицы наполнялись народомъ. Подчасъ прохожіе останавливались и провожали взглядомъ двушку шедшую рядомъ съ полицейскимъ.
Такъ молода и ужъ успла попасть! шептали нкоторые, думая, что городовой ведетъ двушку въ часть.
По одной изъ улицъ, выходившихъ на Обводный каналъ, показался какой-то зеленый ящикъ на четырехъ колесахъ, жалкая пародія на карету, запряженный тощей клячей, поминутно вздрагивающей отъ частныхъ ударовъ кнута.
За этимъ экипажемъ слдовалъ солдатъ съ ружьемъ на плеч, а изъ окошечка, продланнаго въ задней части ящика, выглядывали два дерзкихъ глаза.
Это преступникъ, котораго везутъ изъ острога въ часть для допроса, объяснилъ Наташ, Павлычъ.