Тайные культы древних. Религии мистерий

Энгус С.

Собственно инициация считалась «смертью», из которой верующие восставали посредством перерождения; возможно, именно поэтому полночный час нередко выбирали как подходящее время для инициации. Была известная игра слов со словами «посвящение» (τελεῖσθαι) и «умирать» (τελευτᾶν): «умереть – значить получить посвящение», говорит Платон. Стобей [379] сохранил для нас фрагмент из Фемистия (или Плутарха?), который гласит: «тогда [душа] переживает страсти, такие, как у них, кто проходит посвящение в великие мистерии; откуда возникает и соответствие слова слову и действия – действию в τελευτᾶν τελεῖσθαι»; имеются в виду дионисийские или элевсинские мистерии. Апулей пережил «добровольную смерть» (ad instar uoluntariae mortis) и «приблизился к царству Смерти», чтобы получить свой «духовный день рождения» (natalem sacrum) [380] на службе богине, чьи последователи «как бы возрождались» (quodammodo renatos). Эта драма служила воспоминанием

о смерти и воскрешении Осириса. В обрядах Великой Матери выкапывали ров или могилу, в которой символически погребали миста [381] ; tauroboliatus поднимался из траншеи к новой жизни. Согласно Фирмику Матерну [382] , тот, кто хотел посвящения в мистерии Аттиса, допускался как moriturus, «тот, кому предстоит умереть». Возможно, на какую-то подобную «смерть» указывает загадочное выражение Тертуллиана sub gladio redimit coro nam, что он описывает как «подражание мученичеству» [383] . Интересный пример символического погребения в обрядах дионисийцеворфиков [384] дает Прокл [385] : «в самой тайной из всех инициаций жрецы повелевают, чтобы тело было погребено все, кроме головы», в результате чего «дух в нас является дионисийским [божественным] и истинным образом Диониса» [386] .

За такой «смертью» следовала новая жизнь посредством духовного воскрешения. В инициации митраистов после крещения, клеймения лба и вкушения священной пищи Митра, или председательствующий жрец, демонстрировал imaginem resurrectionis [387] , а предполагаемым результатом крещения в мистериях Аполлона и Элевсина было возрождение и прощение грехов [388] . Ипполит сохранил для нас ценную формулировку [389] этой доктрины перерождения в элевсинских мистериях: «Владычица родила святого юношу, Бримо – Бримона, то есть сильная – сильного» (ἱερὸν ἔτεκε πότνια κοῦ ρον βριμὼ βριμόν, τουτέστινἰσχυρὰ ἰσχυρὸν), где он объясняет πότνια как «духовное зачатие, которое является небесным, сверху», а ἰσχυρὸς – как «тот, кто зачат таким способом». О том, что мист Аттиса участвовал в воскрешении своего божества-покровителя, говорит Дамаский, который, вместе с Исидором, вошел в Плутий в Иераполисе: «Я видел сон, что я стал Аттисом и что я был посвящен Матерью Богов на празднике, именуемом Илариями , и это должно было означать, что наше спасение от смерти свершилось» [390] . Саллюстий [391] сообщает нам, что в тех же фригийских обрядах заново посвященный получал молочное питание, как если бы он родился снова». Для тавроболиата священнодействие отмечало его религиозный день рождения, natalicium [392] .

Чем более духовной и зрелой становилась мистерия, тем более очевидным стало требование возрождения и тем больше интуиция верующих находила выражение в словах, нежели в символах. Поэтому в герметическом откровении способу, содержанию и результату возрождения уделяется особое внимание. Этой теме посвящен один интересный раздел герметического корпуса [393] . Тат напоминает отцу своему, Гермесу, что последний утверждал, что «никто не может быть спасен без нового рождения», способ которого тот обещал открыть ему. Очищенный от мирского, Тат теперь просит себе награды, на что Гермес отвечает: «…лоно есть Мудрость в Молчании и семя есть истинная Благость» (2). По воле Бога совершается новое рождение, посредством которого «зачатый» Богом становится «божественным» и «Сыном». Затем Тат видит сверхъестественное Видение и переживает телесную трансформацию, посредством которой он становится не тем, чем был. Творцом этого нового рождения является «Сын Божий», «Единственный» по воле Божьей (4). Затем открывается сверхъестественная Истина (6), после чего он освобождается от двенадцати смертных грехов (7) посредством десяти божественных Сил (11). Духовное возрождение – это спасение от обманов тела (13), чтобы посредством «сущностного рождения» стать «богом и сыном Единого» (14).

Тат достигает Огдоады, дома Божественного или Духовного Мира [394] , где он слышит от своего отца «гимн Возрождения», которому нельзя научиться: «Пусть вся Природа слышит Гимн… пусть все запоры Бездны откроются… Я буду восхвалять Повелителя Творения, Всего и Единого. Пусть небеса откроются… пусть бессмертный Круг Бога получит мою хвалу… Давайте все воздадим ему хвалу… Он – свет моего духа; ему принадлежит благословение моих сил. О вы, силы мои, восхваляйте единого и Всего; соединитесь вы все в песне с моей волей. Святое Знание, просиявшее от тебя и через тебя, – свет духовный [395] . Я ликую, возглашая мой гимн в духовной радости… Гимн, о Истина, Истина, о Доброта, о Добро. Жизнь и Свет, от вас приходит и к вам возвращается наше благодарение. Я воздаю тебе хвалу, о Отец, ты – мощь моих сил; я воздаю тебе благодарность, о Бог, сила моих возможностей. Твое собственное Слово через меня восхваляет тебя; через меня получи все по Слову твоему, мое умственное (духовное) жертвоприношение… Прими от всех умственное жертвоприношение. Ты – плерома в нас, о Жизнь, спаси нас; о Свет, просвети нас; о Бог, сделай нас духовными. Дух хранит твое Слово… Ты – Бог, и твой Человек здесь взывает к тебе… От Вечного я получил благословение и то, чего я ищу. Посредством твоей воли я обрету покой».

На это Тат отвечает Благодарением (21): «Твоим Духом, о Отец, я объявляю то, что понимаю. Тебе, творцу моего нового рождения, я, Тат, предлагаю умственные [духовные] жертвы. О Бог и Отец, ты –

Господь, ты – Дух. Прими от меня умственные жертвы, коих ты требуешь; ибо твоей волей совершаются все дела».

Гермес завершает диалог многозначительными словами, которые выражают суть всего пережитого опыта: «ты достиг духовного знания себя самого и нашего Отца» [396] .

Подобное же благодарение встречается в конце «Совершенного мира», перевод которого приведен на с. 242.

Такое духовное возрождение (νοερὰ γένεσις, ἡ γένεσις τῆς θεότητος) занимает значительное место также в так называемой «Литургии Митры», которая, несомненно, родственна герметическим текстам. Достаточно перевести текст молитвенного призывания [397] : «О Господь, если угодно тебе, объяви меня перед лицом величайшего Бога… я, человек, сын А. и рожденный из смертной утробы B., из сперматической субстанции, тот, кто сегодня, будучи рожден снова через тебя из стольких мириад, ставших бессмертными, в этот час по доброй воле Бога в его безмерной доброте хочу почтить тебя и молюсь тебе изо всех человеческих сил».

И Гимн Возрождения в той же литургии [398] : «Здравствуй, Господь, владетель вод; здравствуй, правитель земли, здравствуй, повелитель духа… Господь, я, возродившись, ухожу в восторге, и, возвысившись, я умираю. Рожденный снова для возрождения из этого жизнедающего рождения и перешедший в смерть, я иду тем путем, что ты установил, как ты предписал, как ты создал это таинство».

Общность и единение с Божеством

Близко связанной с Возрождением и общей для всех мистерий была вера в общение или отождествление с Богом. «Большой заслугой мистерий было то, что они установили и поддерживали общение между человеческим и божественным, и то, что они открыли пути, по которым человек мог подойти ближе к Богу» [399] . Проблемы отношений с божеством были разработаны не полностью, и их атрибуты и тематика зачастую носили слишком чувственный и магический характер. Однако о том, что мистерии предлагали определенное удовлетворение религиозного инстинкта [400] , который хочет познать Бога и подойти ближе к Нему, говорит их замечательный успех и свидетельства посвященных. Единение с Богом, достигавшееся в мистериях, обеспечивалось, выражалось и поддерживалось различными способами.

a ) Экстаз и энтузиазм. Мисты приходили в таинственное и невыразимое состояние, в котором нормальные функции личности временно прекращались [401] и нравственные стремления, которые образуют характер человека, практически останавливались или расслаблялись, в то время как на первый план выходили эмоции и интуиция. Эти состояния назывались экстазом (ἔκστασις) и энтузиазмом (ἐνθουσιασμός); оба они могли быть вызваны бдением и постом, напряженными религиозными ожиданиями, танцами с вращением, физическими стимулами, созерцанием священных предметов, воздействием возбуждающей музыки [402] , вдыханием паров, «ревивалистским» заражением (как это произошло в коринфской церкви), галлюцинациями, суггестией и всеми остальными средствами, являющимися атрибутом мистерий. Эти два родственных аномальных состояния сознания, зачастую неотличимые друг от друга, объединены у Прокла, когда он говорит о том, как люди «выходят сами из себя, чтобы утвердиться в Божественном и прийти в восхищение» [403] .

В экстазе [404] верующий поднимался над уровнем повседневного опыта в аномальное осознание ликующего состояния духа, когда тело переставало быть помехой для духа. Экстаз мог носить пассивный характер, напоминать транс или быть возбуждением активного, оргиастического характера, которое Платон называет «божественным безумием». В зависимости от средств, с помощью которых человек входил в экстаз, темперамента посвящаемого и его духовной истории экстаз мог развиваться в самом широком диапазоне – от аморального помешательства [405] до того сознания единства с Невидимым и исчезновения болезненной индивидуальности, которое отмечает мистиков всех веков.

«В экстазе, в освобождении души от связывающих ее оков тела, в ее общении с божеством в ней возникают силы, о которых она ничего не знает в ходе повседневной жизни, скованной телом. Теперь душа становится свободным духом, который может общаться с духами; освобожденная и от быстротечности времени, она становится одаренной способностью видеть то, что могут видеть только духовные глаза, то, что удалено за пределы времени и пространства» [406] .

С физической точки зрения это состояние представляло собой своего рода анестезию, отсутствие сознания боли или чего бы то ни было враждебного или неудобного в окружающем мире. Есть множество свидетельств того, что, например, вакханки были нечувствительны к боли и одарены сверхъестественной силой [407] ; так же обстояло дело и со жрецами Кибелы и со жрецами и жрицами Ма. Эта нечувствительность к боли [408] является религиозным феноменом, известным всем векам, особенно в периоды большого религиозного возрождения и во многих формах – от индийских йогов до христианских мучеников, экстаз которых устранял ужасы мучительной смерти, давая чудесную выносливость. Мы можем предполагать, что посвящаемые весьма жаждали достичь этого полуфизического, полупсихического состояния, как христиане Коринфа – «пневматического» состояния. Подняться над чувствами, чтобы увидеть блаженное видение и стать «воплощенным» в Боге, было целью, которой добивались в экстазе, и удовлетворение, которого искали или которое происходило из этого, было различных видов – физическое или чувственное, эстетическое и интеллектуальное.