Тайные культы древних. Религии мистерий

Энгус С.

В том, что касается общественных служб церкви Исиды, мы осведомлены лучше [525] благодаря рассказу Апулея и двум фрескам из Геркуланума. Как и другие божества, и Исида имела свои общественные праздники, которые угождали вкусам публики. Из них двумя главными были Navigium Isidis, или Благословение корабля Исиды 5 марта, и Isia, Inventio Osiris – страсти и воскресения Осириса, отмечавшиеся с 28 октября по 1 ноября. Во время первого происходила «особая процессия богини-спасительницы», живой рассказ о которой дает Апулей [526] , бывший ее свидетелем в Коринфе. Женщины в белых одеяниях шли первыми в этой процессии, усыпая дорогу от города к морю цветами; за ними шла толпа мужчин и женщин с факелами и лампами. Оркестры играли инструментальную музыку. Особый хор юношей пел «прекрасный гимн», и особые флейтисты Сераписа пели гимн, который был в употреблении в его храме. Затем толпою шествовали посвященные: женщины в прозрачных покрывалах, мужчины с особой стрижкой на голове. Процессию завершали жрецы: первый нес золотую лампу в виде ладьи, второй – алтарь Помощи, третий – золотую пальму и жезл Меркурия, четвертый – левую руку, эмблему Беспристрастности и золотой сосуд; у пятого была веялка, у шестого – амфора; еще один олицетворял Анубиса, за ним шла корова – эмблема плодородия; еще один нес

ларец с почитаемыми мистическими предметами; другой нес на своей груди изображение Высшего Божества в форме необычной урны с египетскими иероглифами. Когда они доходили до воды, главный жрец освещал ладью Исиды торжественными молитвами; ладья была нагружена приношениями толпы. Поднимался якорь, и корабль, с молитвой, начертанной на парусах, ускользал из глаз с дуновением ветра, который как будто бы поднимался специально для этой цели. Совершались моления за успешную навигацию в грядущем году; священные предметы в торжественной процессии уносили обратно в храм.

Главным общественным празднеством александрийского культа были страсти и воскресение Осириса [527] , «Бога великих Богов» [528] . Празднование начиналось десятидневным постом – факт, который нельзя упускать из виду, говоря о психологическом аспекте этого празднества. В драме страстей скорбящая Исида искала расчлененного Осириса; к этому поиску с громкими рыданиями присоединялись жрецы и посвященные. Наконец, горесть Исиды превращалась в радость после Обретения Осириса, которое посвященные радостно праздновали с криками: «Мы обрели его; мы ликуем вместе», после чего следовали пиры в храмах и общественные игры. «Таким образом, говорит Минуций Феликс, «они никогда, год за годом, не перестают терять то, что нашли, и находить то, что утратили» [529] .

Однако отнюдь не эти общественные празднества делали столь привлекательным египетский культ; скорее это были ежедневные богослужения для прихожан [530] , которых было два – bisque die [531] – «утреня» и «вечерня»; утреня, «утреннее отверзание храма» (templi matutinas apertiones) [532] , проходила «в первый час», а вечерня «в восьмой час» [533] , или в два часа дня; пения этой службы были слышны прохожим.

Такие службы исполняли одетые в белое жрецы с остриженными головами, выглядевшие поэтому очень впечатляюще. Апулей описывает утреннюю службу, состоявшую из гимнов, поклонений, жертвоприношений и молитв, для которых использовалась определенная форма литургии. Верующие собирались перед дверью Исеума, ожидая «отверзания храма». В назначенный час жрец отодвигал белые занавеси, скрывавшие статую Исиды; она во всей славе своих богатых одежд получала поклонение верующих, как египетская Мадонна. Затем совершалось жертвоприношение – matutinum sacrificium, – во время которого жрец обходил алтари, читая утреннюю литанию и брызгая перед ними святой водой из священного колодца, расположенного на территории храма, и торжественно провозглашая час молитвы. Служение заканчивалось пением утреннего гимна храмовым хором, в котором, возможно, антифоны исполняли верующие, и своего рода «мессой» или роспуском верующих.

Вечерня в два часа не настолько хорошо нам известна. Жрецы или храмовый хор пели. Как и на утренней службе, возвещался час ее начала, и вполне возможно, что подобная же церемония знаменовала закрывание храма. Вполне вероятно, что как с Исиды снимали покрывало утром, так во время вечерни ее статую закрывали и уносили внутрь святилища, после того как наиболее пылкие верующие целовали ее ноги [534] .

Фреска из Геркуланума, которая хранится в музее Неаполя, очевидно, изображает утреннюю службу или, скорее, отдельные ее эпизоды. В роще деревьев виден Серапеум – возможно, копия александрийского [535] , – к вратам которого ведет ряд ступеней. Наверху ступеней перед порталом стоит остриженный александрийский жрец, который поднимает в обеих руках к груди урну, которая, возможно, содержит святую воду Нила. За ним стоят две фигуры – одна потрясает систром, другая также острижена. У подножия ступеней стоит еще один жрец с систром в левой руке и какой-то эмблемой власти в правой, в то время как на ступенях стоят по порядку посвященные. Видны три алтаря; на центральном курится приношение, у него стоит помощник жреца. Справа восседает флейтист, который, очевидно, играет какую-то мелодию; слева стоят мужчина и женщина, потрясающая систром, в то время как справа жрец с тростью, очевидно, служит регентом для поющих хоров. Лафайе [536] пришел к выводу, что сцена на фреске изображает поклонение священной воде, символу, представлявшему Осириса как подателя жизни и «Повелителя Вечности». Другая фреска [537] , также из Геркуланума, тоже замечательна как своими сходствами, так и различиями с предыдущей. В священной ограде стоит открытый храм, обрамленный дорическими колоннами, украшенными гирляндами цветов; к нему ведет пять ступеней. В центре – фигура с черной бородой; голова увенчана лотосом и венком; одна рука покоится на бедре, другая поднята в воздух в танцевальной позиции. За ним – две женщины, двое детей и бритый жрец, обнаженный по пояс и потрясающий систром. На переднем плане, у подножия ступеней можно видеть алтарь, на котором курится жертвоприношение; у его основания – два ибиса; справа – жрец с музыкальным инструментом в каждой руке, флейтист, ребенок, коленопреклоненный мужчина и закутанная в покрывало женщина с систром и веткой. Слева – жрец, потрясающий систром, какая-то неясная фигура, ребенок с корзинкой и урной и, наверху ступеней, коленопреклоненная женщина, которая левой рукой придерживает корзинку с плодами, а в правой держит систр. Вся сцена, очевидно, изображает великую радость. Лафайе [538] предположил, что темнокожая фигура изображает Осириса и что вся эта сцена – заключительное пантомимическое изображение страстей Осириса в радостную минуту его воскресения перед лицом ликующих зрителей. Если это предположение верно, то такая драматическая сцена не могла быть частью эзотерической инициации: это помешало бы ей стать предметом изображения на фреске, на которую могли смотреть и глаза непосвященных.

f ) Церемониальная пища. Священная пища играла важную роль в мистериях как таинство единения с божеством [539] , однако точное значение таких пиров является спорным. Совместные приемы пищи религиозного характера, такие как греческие συσσιτία, были в моде в Античности, и такая еда в каком-то смысле носила жертвенный характер, поскольку была частью жертвоприношения или следовала за жертвоприношением. Обеды религиозных коллегий были также распространенной чертой античной

жизни; особой разновидностью таких обедов были пиры погребальных коллегий, которые часто фигурируют в римских надписях. Такие коллегии устраивали памятные пиры в честь ушедших из жизни домочадцев: на них умершие считались как бы присутствующими и участвующими в праздники; им совершали приношения едой и питьем. Такие пиры были поводом для семейных сборов, на которых посредством религиозных церемоний живые поддерживали близость с мертвыми и удовлетворяли столь глубоко укоренившуюся в сердцах римлян и столь очевидную на римских погребальных камнях потребность в бессмертной памяти.

У нас есть множество свидетельств того, что во время культовых пиров в греко-римское время божество считалось иногда гостем, а иногда и хозяином, или же безразлично – и гостем, и хозяином, как в религиозной концепции: «и буду вечерять с ним, и он со Мною» [540] . В качестве примеров божества в роли хозяина мы можем привести приглашение на обед из папируса II века [541] : «Херемон приглашает тебя пообедать за столом Господа Сераписа завтра, пятнадцатого, в десять часов» и подобное из того же столетия [542] : «Антоний, сын Птолемея, приглашает тебя пообедать с ним за столом Господа Сераписа в Серапеуме Клавдия шестнадцатого в девять часов». Надпись из Коса [543] сохранила интересный ритуал, предназначенный для торжественного приема Геркулеса, в котором встречается выражение «стол Господа» (τρπέζαν τὴν τοῦ θεοῦ). Аристид рассказывает, как почитатели Сераписа входят в полное общение с ним, «приглашая его к очагу, как гостя и хозяина» [544] . Паулину заманили в Серапеум приглашением поужинать с Анубисом. В выражениях Павла «чаша демонов» и «стол демонов» предполагается подобный же взгляд на божественное гостеприимство.

Есть также данные и о том, что на божество смотрели как на гостя. Роде [545] приводит примеры из греческих надписей, где формула κλίνην στρῶσαι, «накрывать на стол для кого-нибудь», найдена в связи с многими богами – Плутоном, Эскулапом и Аттисом. Римский Iovis Epulum стал, по крайней мере с эпохи поздней республики, пиром, на котором верующие подавали богу еду и приглашали капитолийскую триаду вкусить ее [546] . Валерий Максим откровенно говорит: «На пиру Юпитера сам он приглашался к столу, и Юнону и Минерву приглашали пообедать» [547] . Лектистернии и последующие селлистернии для божеств женского пола были примерами таких приемов в честь небожителей.

Практически во всех мистериях agape, или священное вкушение пищи, предшествовало инициации. В Элевсине за жертвоприношением Деметре и Коре следовал пир, на котором ели мясо жертв. Тертуллиан [548] упоминает о coquorum delectus на дионисийских Апатуриях и в мистериях Аттиса. На мистериях Митры «хлеб и чашу с водой предлагали в обрядах инициации, сопровождавшихся определенными разъяснениями» [549] , о чем Плиний [550] говорит словами magicis cenis initiaverat. Дошедшие до нас символы веры свидетельствуют о жертвенной пище в культе Великой Матери. Надпись из Андании и другая, из Мессении [551] , доказывают то же о Деметре, в то время как о самофракийских мистериях надпись из Том [552] сообщает, что жрец «должен преломить и предложить пищу и налить чашу для мистов». В остатках древней скульптуры и живописи сохранились такие сцены, поразительный пример которых дает вилла Итем [553] .

Но в каком смысле участвовавший в священном пире становился κοινωνὸς бога? Считалось ли, что он питается божеством, поедая свой тотем или жертву, то есть посредством вхождения божества в верующего магическим образом? Нельзя сомневаться в том, что на более ранних стадиях религии существовала твердая вера в то, что можно стать сопричастным богу, поедая его во время священного пира. Во фракийско-дионисийских мистериях, например, участники таинства посредством такой еды получали долю в божественной жизни бога и поэтому именовались его именем – Saboi, Sabazioi [554] . И в культе Диониса-Загрея причащающиеся безумно бросались на жертвенное животное, раздирали его на куски и ели сырым, полагая, что сам бог присутствует в жертве [555] . Кюмон считает, что первоначальное значение поедания священного животного во фригийских культах было в том, что «считалось, что происходит идентификация с самим богом наряду с участием в его сути и качествах» и что в определенных мистических пирах сирийского культа жрецы и посвященные, поедая рыбу, посвященную Атаргатису, считали себя пожирающими жизнь божества. Однако Дитерих [556] , Лицманн [557] и Хайтмюллер [558] признают, что примеры этого редки, хотя они склонны полагать, что эта грубая концепция еще не вымерла в эпоху святого Павла, когда мистерии переживали эпоху роста и развития. С другой стороны, Гарднер [559] признает, что «в его [Павла] время мы не можем проследить ни в одной из более респектабельных форм языческой религии пережитков практики поедания божества», с чем согласен и Кеннеди [560] , утверждая, что «по крайней мере, столь же вероятным объяснением является то, что сам бог присутствовал и разделял со своими последователями священную еду», то есть бог и его приверженцы были сотрапезниками.

Данные о сохранении такой грубой полуфизической идеи причащения на более поздних стадиях мистерий слишком скудны, чтобы позволить нам видеть в жертвенных пирах этих культов средство, посредством которого приобщающийся к культу искал единства с божеством, вкушая его или кормясь им. Основное свидетельство, на котором основана магическая точка зрения на это единство с божеством, основана на некоторых мистических формулах, сохранившихся у Климента Александрийского, Минуция Феликса и Арнобия. Согласно Клименту, приобщавшийся к элевсинским мистериям повторял после священной пищи следующее исповедание: «Я постился, я пил cykeon, я вынул из ларца; сделав это, я положил снова в корзину, и из корзины снова в ларец» [561] : эти слова у Арнобия фигурируют в таком виде: «Я постился и пил кикеон; из ларца взял и в корзину положил; принял обратно и в ларчик перенес» (ieiunavi atque ebibi cyceonem: ex cista sumpsi et in calathum misi; accepi rursus, in cistulam trans-tuli) [562] . Климент также приводит symbolum мистов Аттиса таким образом: «Я ел из тимпана; я пил из кимвала; я нес κερνός; я вошел в [брачные] покои» [563] . Эти сакраментальные исповедания, очевидно, не являются решающими. Кроме того, хорошо известен тот факт, что во всех религиях обряды становятся стереотипными и формулы остаются неизменными, в то время как интерпретации и символизм постоянно становятся все более и более духовными – феномен, многочисленные примеры которого мы уже встречали.