Тайный советник вождя
Шрифт:
Шофер Зайцев, заняв свое место, взглянул на генерала с такой укоризной, что тот вновь помрачнел.
Машина миновала злополучный мост. Ехали молча. Тишина была гнетущая. Захаров обмяк, скис — словно наступило похмелье после большой пьянки. Часто вздыхал. Потом вытянул из кармана красную тряпицу и долго сморкался. Заискивающе прозвучал его голос:
— Зайчик, ты бумаги-то посмотрел? Семейный он?
— Детишек трое. Две девочки и пацан… Сразу и вдова, и трое сирот… — Молчание. Вздохи.
— Зайка, ты значит…
— Ваше приказание выполнено.
— Ах, Зайка, Зайка!
Почудилось — всхлипнул генерал.
— Зайка, голубчик, может,
— Вы велели.
— Зайка, ты же знаешь… — Шофер пожал плечами.
— Зайка, поклянись своей матерью! — Шофер молчал, устремив взгляд на бегущую под колеса дорогу. Генерал воспрянул, потянулся к нему:
— Ага, Зайчик, меня не проведешь, нет! Ну, скажи правду, я тебе все прощу. Ты в воздух стрелял?
— В воздух, — проворчал Зайцев.
— Честное слово?
— Честное.
Вздох облегчения вырвался у Захарова. Потрепал водителя по плечу, произнес ласково:
— Спасибо, Зайка! Грех с души!..
Когда остановились в перелеске, выпустив генерала по малой нужде, Кононенко спросил шофера, осторожно подбирая слова:
— Он что — нервный такой?
— У каждого свои странности, — сухо ответил Зайцев. — Мы привыкли, смягчаем… Когда он спокоен — лучше не сыщешь. А в гневе безудержный…
Случай этот изрядно испортил мне настроение, заставил внутренне собраться, быть готовым к любым эскападам неуравновешенного генерала. Такое состояние не оставляло меня до самого прибытия в месторасположение частей Белова, коего достигли мы уже в сумерках. Это было большое село среди лесов. Погода пасмурная, ползли низкие тучи, надежно укрывавшие от авиации. На широкой улице необычное для прифронтовой полосы многолюдье. Бойцы, женщины, ребятишки. Несли воду от колодцев, разгружали подводы с сеном, просто перекуривали люди, разговаривая. Во дворах кормили, обихаживали лошадей. Кололи дрова. Мне это было по душе: устоявшийся военный быт, люди с толком использовали передышку. Повеселел майор Кононенко, оказавшийся среди своих. А Захарову такая мирная картина явно не понравилась, опять побагровело лицо.
Оставив машину возле полуразрушенного кирпичного здания, пошли по переулку. С тыльной стороны этой кирпичной коробки горел большой костер: говор, смех, заглушаемые гармошкой. Завел гармонист что-то веселое, быстрое, и сразу чертом выскочил в круг кавалерист без шапки, с русым чубом, в меховой душегрейке поверх гимнастерки, в широченных галифе, в сапогах, начищенных до зеркального блеска — голенища вспыхивали отражением багрового пламени. Прошелся, звучно пришлепывая ладонями по каблукам.
— Давай, взводный! Жми, топтало! — весело подзадоривали его.
И он зачастил под музыку, рассыпая частушки:
Эх, конь вороной,
Белые копыта,
Как вернемся домой,
Полюблюсь досыта.
Ну, насчет действий по возвращении домой выразился он несколько проще, категоричней, полностью раскрыв свои намерения, но, думаю, не откровенная грубоватость взводного и не зависть к его потенциальным возможностям вызвали раздражение генерала:
— Там саперы обедают — здесь кавалеристы пляшут… Бардак развели! грузно повернулся он к Кононенко. Я сообразил: сейчас вспыхнет, накричит, «виновных» накажет. И поспешил вмешаться.
— Молодцы, гвардия! И воевать умеют, и отдыхать. Это сабельный эскадрон?
— Разведывательный дивизион, — охотно пояснил Кононенко, сразу понявший мой ход. — Орлы, с первых дней в седле!
— Орлы не здесь, а в бою, — проворчал Захаров.
— Э, генерал, плясать тоже надо уметь, —
7
Павел Алексеевич Белов встретил нас у крыльца крайнего в переулке дома, за которым начинался лес. Кстати, очень важно выбрать каждый раз такое место для штаба, которое меньше всего может привлечь внимание противника. В опасении бомбежки, диверсантов. У беловцев это всегда хорошо получалось. Провел нас Павел Алексеевич в просторную горницу. Посреди стол с расстеленной картой, две лавки. Больше никакой мебели. Находились здесь десятка полтора командиров: в шинелях, бекешах, ватниках. Белов спросил, хочет ли Захаров отдохнуть, с дороги или ознакомится с обстановкой? Захаров был голоден (с раннего утра не ели), и устал, и намерзся, но — сразу за дело:
— Докладывайте.
Только что поступило донесение: 57-я легкая кавдивизия и 115-й лыжный батальон отбросили немцев от населенного пункта Подберезье у Варшавского шоссе. Стрелковый полк атакует мост севернее Подберезья. Дивизия Осликовского готова пересечь шоссе и войти в прорыв.
Захаров слушал рассеянно, вроде бы давая понять, что подробности его не интересуют. Спросил:
— Письмо Жукова получено?
— Да, — нахмурился Белов.
— Товарищ Жуков требует прорваться на Вязьму немедленно и любой ценой. Почему не выполняете?
— Я как раз и говорю о том, как это указание выполняем. [Имеется в виду личное послание Г. К. Жукова, доставленное П. А. Белову 14 января 1942 года самолетом У-2. Не привожу это резкое письмо, так как оно было ужо опубликовано, правда без нескольких фраз, оскорбительных для Белова. Для того чтобы читатель имел представление, процитирую лишь пару абзацев:
"Я Вас поднял в глазах правительства, в главах армии. Представил к двум высшим орденам, к званию генерал-лейтенанта, а Вы, вместо благодарности правительству и Военному совету фронта, видимо, зазнались и не желаете выполнять даже категорических приказов, срывая план операции. Видимо, считаете это Вашим правом. Ошибаетесь! Если так пойдет дальше, пеняйте на себя, и только на себя. Несмотря на мое хорошее к Вам отношение (которым Вы, видимо, злоупотребляете), я Вас не пощажу. Мне государство дороже, чем Белов.
Последний раз Вас предупреждаю и категорически требую: немедленно перейти шоссе всеми силами и выйти западнее Вязьмы, перерезав железную дорогу и все грунтовые пути". (Прим. Н. Лукашова.)]
— Один ваш полк уже выходил на Варшавское шоссе. Но был отброшен. Почему? — напирал Захаров.
— Потому, что Варшавское шоссе — это коридор за ледяным валом, там противник свободно маневрирует на хорошей дороге мотопехотой и танками. А у меня танков нет. Немцы не жалеют боеприпасов, а мы распределяем снаряды поштучно. И еще. Враг бьет с воздуха, а наши истребители сюда не летают. Далеко.
Видя, что Захаров не воспринимает его доводов, Белов — умолк. А Захаров обвел взглядом людей, находившихся в горнице, произнес, обращаясь не столько к Белову, сколько к ним:
— Командира полка, отступившего от шоссе, — расстрелять.
Тишина. Потом негромкий сдержанный голос Белова:
— Полк сделал все, что мог. Его отбросили превосходящие силы.
— Я сказал — расстрелять! Пусть знают, что пощады не будет, — жестко повторил Захаров.
— Передадим дело в трибунал.
— Никаких трибуналов! — сорвался на крик Захаров.