Тайный советник вождя

Успенский Владимир Дмитриевич

Наши успехи под Москвой притормозили начало строительства, но уже в январе, когда ослабла победная эйфория, Сталин потребовал развернуть стройку на полную мощь и завершить ее за восемь месяцев. Скажу прямо: создание в такой срок огромного, трудоемкого сооружения, требовавшего больших затрат, большого количества квалифицированных специалистов и дефицитных материалов, казалось мне невозможным, тем более в военное время. Да еще в обстановке полной секретности на территории многолюдного города. Разве что года за два, за три, но тогда строительство утрачивало бы смысл. Зная такое мое мнение, Иосиф Виссарионович направил меня в Куйбышев отнюдь не для того, чтобы проследить за графиком работ, а чтобы в срочном порядке уточнить с военной точки зрения два положения: надежность укрытий и возможность подключения будущего узла связи к уже существующим государственным и военным линиям связи. Ну и, как всегда, хотел знать, каковы будут личные мои впечатления.

То, что увидел, сперва разочаровало

меня. Рядом с домом обкома партии и облисполкома находилась небольшая площадка, обнесенная невзрачным забором со ржавой колючей проволокой поверх досок. Холмики мерзлого грунта, строительный мусор, бревна, какие-то металлические конструкции. Одиночные автомашины, разгружавшиеся на площадке или, наоборот, загружавшиеся землей и мусором. При той стройке, которая развернулась тогда в Куйбышеве и окрестностях (возводились, возрождались спешно на новом месте десятки цехов, целые заводы), на ту площадку, которую увидел я, никто внимания не обращал. Так, ремонтируют что-то… Но работа велась не только отсюда, но и из подвала обкомовского здания. Однако все еще было в начале, контуры запасного командного пункта можно было представить только по проектной документации. Мне доведется побывать на этом объекте осенью того же сорок второго года, когда пункт будет полностью готов к действию, и наперед скажу: строители совершили подвиг, создав в считанные месяцы сооружение уникальное, на самом высоком инженерном уровне, по-своему даже красивое. Во всяком случае, ни по глубине, ни по надежности, ни по жизнеобеспечению и комфорту такого не было тогда во всем мире. По сравнению с ним известный гитлеровский бункер в Берлине просто мрачный грязноватый подвал.

Вниз вела лестница, имевшая около двухсот ступеней. На первом от поверхности этаже, на глубине в пятнадцать метров, кабинеты для членов ГКО и Ставки, комнаты для сотрудников. Здесь могли работать до тысячи человек. Зал заседаний. В просторном кабинете Верховного Главнокомандующего не ощущалась тяжесть многослойных железобетонных перекрытий. Потолок арочный, полусферический — угадывался «почерк» московских строителей.

Разрушить убежище нельзя было самыми крупными бомбами. Но на всякий случай имелся еще один этаж с нижней отметкой в 37 метров. Там, под массивными, наглухо задвигавшимися крышками могли жить и работать сто человек с запасами, которых хватило бы минимум на десять дней. Система жизнеобеспечения в подземелье была дублирована несколько раз: подача воды дважды, воздуха — трижды. Имелась своя дизельная. Особенно надежно продублированы и замаскированы были линии связи. По телефону ВЧ, по телеграфу, по радио можно было связаться с любым фронтом, с любым городом нашей страны, со многими зарубежными столицами. В этом имелась и моя некоторая заслуга.

В тот первый приезд обсуждал я с секретарем обкома и руководителем стройки еще один не запланированный в Москве вопрос — нужен ли эскалатор? Верховный Главнокомандующий не молод, да и другие наши руководители тоже. Но эскалатор — сооружение громоздкое, капризное, требующее дополнительных помещений. Оба мои собеседника склонялись к тому, чтобы обойтись лифтами. Это проще и надежнее. Но сомневались. Проект проектом, а вдруг, оказавшись здесь, на месте, кто-нибудь проявит недовольство? Я посоветовал товарищам работать по проекту, а насчет эскалатора все же обещал поговорить в Москве, чтобы была полная ясность. В конце концов лифтами и ограничились.

Сам Верховный Главнокомандующий на запасном командном пункте так и не побывал. К счастью, не понадобилось. Но труд не пропал зря. После сорок пятого года, когда возникла угроза применения атомных бомб, у нашего высшего командования уже имелся хорошо оборудованный, не известный вероятному противнику центр управления, надежно защищенный от ядерного оружия.

Ну а при чем тут дамы «света» и «полусвета», толки да пересуды, вправе спросить читатель. Скоро будут и они, но не за этим же я ехал в Куйбышев… Самым приятным поручением, да и просто радостным для меня событием, была намеченная там встреча с давним знакомым еще по старой армии, с бывшим графом Алексеем Алексеевичем Игнатьевым (везло мне в жизни на Алексеев вообще и на Алексеев Алексеевичей, в частности). Думаю, нет надобности особо представлять Игнатьева, достойного продолжателя древнего рода, издавна верно служившего Отечеству, потомственного военного. Русские люди старшего поколения, тем более офицеры, помнили о подвигах молодого графа в Маньчжурии. Верхом на белом коне водил он в атаку на японцев своих подчиненных. Среднее поколение не могло не восхищаться стойкостью, принципиальностью, патриотизмом, которые проявил Алексей Алексеевич на военно-дипломатической работе. Об этом немного подробней.

Первая мировая война застала графа в Париже, где занимал он высокую должность Военного Агента России во Франции. На него легла забота о Русском экспедиционном корпусе в этой стране, о сохранении русского военного имущества и денежных средств, контроль за выполнением военных заказов, за доставкой продукции в родную страну и многое другое. Большие богатства сосредоточены были в его руках. Но вот грянула революция, затем другая. Фронты обрезали генерал-майора Игнатьева

от России, он оказался в стране, воюющей против государства, интересы которого граф представлял и защищал. Законного начальства — никакого. Чьи распоряжения выполнять — неизвестно. В этой сложнейшей обстановке Алексей Алексеевич сделал свой выбор. Не то чтобы он сразу принял революцию, нет — но одно было ясно безоговорочно: он обязан сохранить для своей страны, для своего народа все имущество и все средства, доверенные ему.

Он оказался часовым на посту, который остался без начальника караула, без разводящего, наедине с собственной совестью. Он мог стать сказочно богатым. Его пытались подкупить. Французское правительство предлагало ему большие деньги сразу и пожизненную пенсию. Разными хитростями пытались обмануть бежавшие из России дельцы, торгаши, чиновники: царские и Временного правительства. Игнатьев указывал им на дверь, иногда корректно, иногда не очень. Его запугивали, ему предъявляли ультиматумы белогвардейские лидеры, военные и гражданские, окопавшиеся в Западной Европе. И получали твердый отказ. А без его подписи никто не имел юридического права взять под свой контроль то, что принадлежало России во Франции.

Он потерял друзей. Даже мать, графиня Софья Сергеевна, была настроена против него. Только любящая жена, верный друг Наталья Владимировна, делила с ним все тяготы, морально поддерживая его.

Одинокий часовой во враждебном окружении генерал-майор Алексей Алексеевич Игнатьев выстоял до того времени, когда Франция восстановила дипломатические отношения с новой Россией. Лишь после этого часовой покинул свой пост, передав Отечеству все имущество, все средства и подробный отчет о проделанной работе, о расходах и доходах. Игнатьев бедствовал в Париже, но не истратил на себя ни единой казенной монеты. Не знаю, как оцениваются сохраненные им материальные ценности, но одна цифра врезалась в память: двести двадцать пять миллионов золотых франков передал граф Игнатьев представителю СССР во Франции Леониду Борисовичу Красину. Совесть Алексея Алексеевича была чиста. Отчизна оценила его верность, его заслуги. Он продолжал служить Отечеству за рубежом, а затем вернулся на родную землю. Произошло это в 1937 году, когда по западным странам ползли страшные слухи, отчасти справедливые, но в значительной мере раздутые вражеской пропагандой. Запугивали русских, мечтавших возвратиться домой. Едва, мол, границу переедешь, как на Лубянке окажешься. А Игнатьев не убоялся, пренебрег "разумными предупреждениями". И вопреки мрачным пророчествам, сразу включился в дело, взялся за работу по подготовке наших военных кадров. И получил не пулю в затылок, а повышение в звании, стал генерал-лейтенантом Красной Армии.

А напомнил то, что знали об Игнатьеве мои ровесники, люди помоложе меня. А послевоенному поколению он известен еще и как писатель, автор книги "Пятьдесят лет в строю".

После возвращения Алексея Алексеевича на родину мы с ним встречались дважды, последний раз незадолго до нападения фашистов. Высокий, статный, с отличной выправкой, несмотря на возраст, Игнатьев имел благородно-простое обличье. Мягкий овал лица, усы подковки, малость приплюснутый нос с широкими крыльями, седые, зачесанные назад волосы. Особенно выделялись глаза: на удивление молодые, всегда добрые, чуть-чуть озорные. Я понимал Наталью Владимировну, когда она после стольких-то лет совместной жизни исподволь любовалась мужем, особенно в те минуты, когда он самозабвенно играл на гитаре. Хорошо играл. Мы с ним вспоминали минувшие годы, общих знакомых: и тех, кто волею судьбы оказался за рубежом, и тех, кто выше своей жизни ставил службу Отечеству, особенно в годы испытаний. Трудными, зачастую трагическими путями шли наши сотоварищи-офицеры, но подавляющее число их, и на родине, и за границей, с достоинством и честью несли свой крест.

Поговорить нам было о чем. Ведь мы не только давние знакомые, члены одной, не очень-то обширной, касты русских генштабистов, но к тому же еще, можно считать, дальние родственники, правда, настолько дальние, что почти невозможно было определить точки пересечения. Отец моей первой жены Веры, Вероники Матвеевны, имел двоюродное отношение к матери Алексея Алексеевича Игнатьева, к графине Софье Сергеевне. А муж ее, то есть отец Алексея Алексеевича, был в конце века девятнадцатого генерал-губернатором и командующим войсками Восточной Сибири. После его возвращения в Центральную Россию в Сибири остались определенные связи, поэтому мы с Вероникой и оказались в 1916 году в Красноярске, где судьба впервые свела меня с Иосифом Джугашвили. Это в общих чертах, не вдаваясь в подробности, а то ведь и сам запутаюсь в родословных. Добавлю только, что отец Алексея Алексеевича, граф Алексей Павлович, занявшийся на склоне лет политикой, боровшийся за развитие русской промышленности, против засилья иностранного капитала, известен еще и тем, что внес в зал Государственное знамя при открытии Первой Государственной Думы. Чужеродные пришельцы, стремившиеся превратить Россию в полуколонию, а русский народ — в дешевую рабочую силу, ненавидели графа-патриота. В декабре 1906 года в Твери на него было совершено покушение. Во время перерыва в губернском земском собрании эсер Ильинский наповал сразил графа, выпустив пять отравленных пуль.