ТАЙНЫЙ СОВЕТНИК
Шрифт:
Сильвестр кивал, соглашался, смотрел прямо, честно, вопросов не задавал. Ждал, когда в речи царя обозначится истинная цель беседы.
Иван продолжал, что кается в несдержанности, — онемечил и казнил Тучкова без розыску, скомкал следствие. Но теперь слепому гневу воли не дает. Прочих пленников держит без истязаний, невинных распустил, и даже припадочного малого со Сретенки освободил от кары. Хоть и неясен сей отрок. Но он – человек монастырский, Божий. Так, не присмотришь ли за ним, святой отец?
«Вот оно!», — понял Сильвестр и согласился.
— Отчего ж не присмотреть? Возьму,
На том и разошлись, обменявшись благословением и ласковым словом.
И уже следующим утром, в среду причетник Благовещенской церкви отец Поликарп окликнул кота Истому из-под Красного крыльца.
— Кис-кис-кис! – фальшиво пропел монах, — иди сюда, Божья тварь, покушать дам.
«Сам тварь! Стал бы я у тебя кушать, — муркнул Истома, — кабы не царская корысть!».
Он степенно прошел за причетником, обнюхал предложенную миску, присел и стал жадно лакать, будто не ел только что стерляжьего потроха.
«Среда! Молоко! Петров пост! – улыбался Истома, глядя в глаза Поликарпу, – Могу и остаться, святой отец. Но молоко, пост, стерлядь!.. Как бы греха не вышло... «.
Глава 16.
Библиотека
Смирной был грамотен изрядно. Мало кто из его сверстников свободно читал по-гречески, умел записывать собственные мысли по-славянски, разбирал латинские словосочетания. Дома его обучили родной речи. Сиротство погрузило Федора в монастырский мир, и здесь тоже было, у кого учиться. Многомесячные труды над славянскими текстами, их греческими оригиналами и переводами с латыни, сделали свое дело: Федор Смирной в 18 лет имел высшее по тем временам образование.
Безгласную епитимью Федор стал отбывать в келье игумена Саввы. Здесь, в небольшом сундучке хранилась монастырская библиотека – с дюжину служебных книг. Федор и раньше трудился у сундучка – переписывал молитвы на отдельные листы для отдаленных приходов. Теперь он жестами показал Савве, что хочет поработать с книгами. Савва поспешно согласился, и старался держаться подальше от собственного жилья. Весь день бродил по монастырю, придирался к работникам, присматривал за службой.
Неудобства закончились неожиданно. Федор промолчал только двое суток, когда в среду пришел человек от царского духовника и велел ему собираться. Монастырские охнуть не успели, а Смирной уже шагал за кремлевским монахом под полуденным солнцем. Все было как позавчера. Жара, горячая пыль, пустые улицы. В одном месте у обочины дороги Федор заметил отпечатки босых ног и круглые дырочки в рыжей пыли. «Савва! – усмехнулся Федор, — за два дня не затоптали!».
Сильвестр принял Смирного просто и ласково, сказал, что наслышан о его учености, объявил, что принимает в службу при Благовещенской церкви. «Для книжных дел».
Федора поселили в келье Богоявленского монастыря на Кремлевском дворе. Здесь было не лучше и не хуже, чем в каморке гридницы. Сосновый топчан, солома, слюдяное оконце,
Федор лежал на топчане, Истома свернулся калачиком у него на животе. Оба погрузились в размышления и чувства.
Соединение разума и чувств необходимо русскому человеку. И если бы только человеку! Здесь оно неизбежно даже у кота, у любой мыслящей твари! А значит, не в разуме дело, не в устройстве головной сферы отдельного существа, а в месте его бытия! Земля у нас такова, что не позволяет возводить холодные расчеты в категорический императив. Тужится русский мозг разрешить загадки вины и невинности, постичь правила действия и меру бездействия, а ничего не выходит! Тогда он откладывает логику на завтра и дает волю чувствам.
Выпивается волшебное зелье, дымятся костры великих и малых походов, сжигаются тайные травы, воздух наполняется пронзительным ароматом, недра земли источают силу, небо очищается от мглистой влаги, и наши звезды – самые яркие в мире! – бьют стальными иглами в сердце и мозг разгоряченного философа. Рождаются немыслимые ощущения, тонкие струны натягиваются во всех членах пораженного существа. Звучит сложная музыка, неподвластная рукотворному инструменту. Бесполезные расчеты растворяются в ней, но не пропадают, а сливаются с чувствами и рождают великую земную истину, которая торжествует только здесь, в нашей стране!
«Кто оспорит это? Кто посмеет сказать, что его искусственные построения сложнее и богаче наших чувственных схем? И кто, кроме нас, счастливых обитателей заповедной земли, дерзнет утверждать, что и его знания и вера, его логика и чувства, его сила и блаженное расслабление столь же гармонично и плодотворно соединяются в повседневном звучании? Никто! Зуб даю!».
Так думал на лежанке юный Федор Смирной, так думал и молодой кот Истома, в иночестве Илларион. Только иллюстрации к думам у них были разные.
Коту логическая ипостась представлялась топологией мышиных нор и подпольных ходов, а чувственная сторона – мощной мартовской песнью на сретенских задворках. Логика Федора выглядела страшнее: ее наполняли придворные интриги, пытки, казни, массовые убийства во время мятежей, разрозненные интересы придворных группировок. Зато чувства молодого человека были похожи на чувства молодого кота: в них тоже звучала музыка, придворные девки шуршали платьями и по-кошачьи изгибались в соблазнительных стойках. Так что, чувства страдальцев были аналогичными, и это вполне доказывало их русское, местное происхождение.
Чтобы прекратить самоистязание, Истома преодолел мысли о кошках и задумался о новом распорядке: будут ли по-прежнему допускать в мирскую поварню «воцерковленного» кота?
Федор тоже заставил себя переключиться на служебный предмет и занялся новым начальником.
Ему был симпатичен Сильвестр, хотя судить с наскока не приходилось, — поп не так прост. В монастыре знаменитый «Домострой» Сильвестра воспитанники списывали по очереди, читали и пересказывали в отрывках. Иногда казалось, что автор – окоченевший, каменный старец, фанатик и ортодокс, а то выходило, что — развеселый погонщик свадебного поезда, привязавший диких жеребцов под спальню молодых.