Те, Кого Ждут
Шрифт:
– Что, припёрла, наконец, пустота? Такая пустота! Ты уже до краёв любовью своей переполнился, а вокруг тебя пусто. Излиться не во что. Не в кого Дух свой излить. Все хотят собой что-то наполнить и заполнить, заполонить всё и всех без остатка. Каждый ищет в другом человеке пустот, дырок и норок, и чтоб они были тёпленькими и уютными. Чтобы повсюду свои щупальца распустить. И вот копошатся, вот копошатся! Я? Покоя хочу. Хочу все свои щупальца назад втянуть. Чтобы переполниться. Ну, хоть бы и так – наслаждаться собственным соком. Кто нарцисс? Сам ты настурция! У тебя самого-то лилии куда там падают? В зрачок,
Милош доволен. Милош сыт по горло. Милоша в живот не бить. Милош доволен – девочка вспылила, рвётся из рук, полыхает павлинкой. Правильно. Хватит туманиться. Лучше сверкай зубками:
– Я сама решу, о чём вспоминать. Пусти руку!
Бокалы – звонкие склянки. Отчаливаем. Пусть штормит.
…ночь: ненасытный палач – пока не выпытает сны, не вдохнёшь конопляных зарниц – дымчатых, узорчатых зарниц. Ночь, ненасытный палач, всё выуживает, высуживает, судейской мантией скрывает зеркала: «Недостоин, раз и навсегда!». Недостоин осветиться раз и навсегда.
В сны всматриваешься как в зеркало, и если бы меня возмущал раздор теней, если бы меня смущало смирение ангелов! Я разъярён явью. В сны всматриваешься как в зеркало: беспощадное, откровенное – его бы вдребезги разбрызгать лоскутками осколков! Хватит любоваться – экакий соблазнительный самодоволец!
Дожидайтесь! Я не буду спать. Пока я сплю, вы ланцетом луны вживляете мне старость.
Я не буду спать. Я буду гулять с наивной поклонницей. Вдоль бульвара, поперёк бульвара. Вскачь и впрыть. На Карпатском, конечно. У Тех, Кого Ждут. Где ещё у нас можно девушек выгуливать?
На Карпатском не бывает драк, на Карпатском нечем поживиться полицаям. На Карпатском некому буянить с тех пор, как у Милоша кого-то ждут. Милош не верит в закон, в порядок, подкреплённый словом – Милош верит в порядок ножа и пули. Но моя пуля, пуля для меня, ещё не родилась, мне можно встать под любым фонарём, расхохотавшись во всю дурь, плюнуть в желтушный зрачок луны, да, оскалиться зверино:
– Если Лариса станет распространяться о том, что я всего лишь влюблён в призрак, в собственную белую горячку – не верь. Выбирай, кому доверять.
Милош морщится, и, скрипнув зубами, мелет:
– Даниил Андреевич, Данюшка, говорю тебе: Любовь – это праздник, жизнь – это будни. Нет, можно, конечно, верить в праздник, который всегда с тобой, но вот потом-то что будет? Похмелье? А оно наступит, обязательно наступит! Потому что любовь – это опьянение, опьянение восторгом и восхищением. Тебе не кажется, что пора уже и протрезветь?
У Клары стайки ресниц непонятливо мечутся.
– Милош, я обещал не ныть? Так я и не ною!
– Тогда я счастлив! – Милош, мельница смеха, с лопатищ ладоней сыплет прощания. И Клара, лодочкой-ладошкой плеснув, вплывает хрупкой щепочкой в говорливую толпу.
Где
Праздник, который всегда ты
– Мне в своё время понравился Хэмингуэй. Особенно «Праздник, который всегда с тобой».
– Во-первых, не «в том времени», а «в том возрасте», а во-вторых, что там может нравиться? Я думал, он имел в виду любовь, любовь как чувство и как действие. Оказалось – он имел в виду Париж. Просто город. Если в городе нет любимых людей – что праздновать?
– Умно. Но при этом… Какой ты глупый! Париж – место любви. Город, созданный для любви. Представь себе – город, в который съезжаются влюблённые со всего света! Карнавал Любви! Такое может случиться только в Париже.
– И только в Париже могла случиться Варфоломеевская ночь. Собрать всех влюблённых в одну точку земного шара? Мило! Они перережут друг друга. За право подарить своей любимой лучший цветок. За право привести её в лучший отель. За право угостить её лучшим из вин. Вот так. А ты говоришь: «Прощай, оружие!», «Прощай, оружие!». И вообще – представь одиночку на Карнавале Любви.
– Только не надо! Не надо вот этих мессианских штучек. Опять начнёшь: «Соборность, вселенское братство!». Ты умный. Я знаю. Я убедилась. Только ты вовсе не праведник. Ты порочен. Донельзя порочен. Дьяволёнок! Все дьяволы с тобой! Не смей! И здесь не смей! Там тоже не смей! Ммм… Ещё не смей! И ещё…
«Так мало праздников», – вздыхала Марина, – «ты жмот, Данька», – и отворачивалась к стенке. – «Тебе так трудно потратиться? Прийти с работы пораньше, купить вина, конфет, газировки для своей маленькой Марушки, чтобы пузырики, много пузыриков! Немного потратиться и в гости. Это так трудно? Ты слышишь? Ты меня слушаешь?».
Владов вздрогнул. На шатком стуле возле раскинутого дивана лежали ещё ни разу не сминавшиеся в коленях джинсы песочного цвета, и беленькие носочки, и раскрытая коробка с бежевыми замшевыми туфельками, и прозрачный пакет с белоснежной водолазкой, и на спинку стула наброшена куртка из лайки, и где-то в пакетах, брошенных у вешалки, есть коричневая береточка, и что ещё? «Мне вправду идёт?» – крутилась Марина возле огромного зеркала посреди расступившейся толпы, и Владов, оттеснив льстивых торговок: «Секс-террористочка!» – обхватывал за плечи. – «Жена секс-террориста!». В частном автобусе, тесном и тряском, почти с потолка навис коршуном: «Орланочка!» – и Марушка целовала остроузкую кисть: «Ты заботливый мой!»… Владов присмотрелся к стопке покупок. Да, ремень, ещё ремень, коричневый ремень с застёжкой-когтем. Опять уставился на монитор и опять добавил линию:
– Как думаешь – красиво получается?
В запястье вонзились ноготки.
– Я твою бандуру вышвырну с балкона!
Владов клёкнул кнопками клавиатуры:
– Как только закончу – раскалывай и кидай. Как только, так сразу.
Распахнулись пакеты, прохрустел паркет, отмычал комод, прозвенели деньги.
Владов смахнул пепел с колена. Штановатая чернина размахрилась сединой.
– «Владов» и «Славия» я уже закончил. Ещё отрисовать «Доверие». И ещё сто пятьдесят страниц с буквицами и виньетками.