Те триста рассветов...
Шрифт:
– Позывной в Бобриках не забыл?
– Позывной и волна записаны. Наши данные танкисты знают.
Речь шла о радиостанции танкового корпуса, данные которой перед вылетом в Шаталово нам дали штурман Белонучкин и начальник связи для переговоров на случай ухудшения погоды.
– Что-то тихо на аэродроме. Ты не находишь?
– Нахожу. Более того, посмотри налево, метеобогиня топает. Торопится, чую, неспроста.
К самолету подошла девушка-метеоролог. Как она была хороша! Румянец от бодрого морозца, свежесть и какая-то воздушная легкость так и струились от этого миловидного
Девушка- метеоролог скользнула взглядом по нашим заинтересованно-скептическим лицам и обратилась к Лайкову:
– Товарищ старший лейтенант, штормовое предупреждение. С запада идет глубокий циклон. Вага вылет откладывается до особого распоряжения. Вот «кольцовка».
– Кто приказал?
– рявкнул Лайков, которого словно пружиной подбросило.
– Подполковник Сапунов. Распишитесь.
Великолепные глаза метеобогини остановились в ожидании на лице нашего командира.
– Девушка, какой циклон? Посмотрите, вокруг прекрасная погода, - затянул я обычную штурманскую волынку.
Но прелестные глаза даже не скосились в мою сторону.
– Здесь прекрасная, а в районе Припяти низкая облачность, снегопад и фронтальный туман.
– Ее нисколько не тронул мой доброжелательный тон и поза завзятого кавалера. [122]
Именно в этот момент наша жизнь начала делать крутой непредсказуемый поворот. Он начался с гулкого топота радиста Снегова в дюралевой утробе нашего бомбардировщика. Наконец радист вывалился на снег и заорал так, что прекрасный метеоролог шагнула в сторону:
– Товарищ командир! Штурмовики на подходе, садиться здесь не будут. Просят вас на связь.
Мы бросились к радиостанции. В наушниках торопливо и напряженно бился голос ведущего группы штурмовиков:
– «Факир-девяносто два», я - «Малина-десять». Как меня слышишь? Садиться не буду. Пройду над точкой. Взлетай! Встретимся в воздухе. Как понял? Я - «Малина-десять»…
«А как же плохая погода, атмосферный фронт, запрет Сапунова?» - лихорадочно думал я, вглядываясь в самолетный передатчик, словно это был ведущий штурмовиков. Но Лайков оказался расторопнее меня, он уже принимал решение:
– Вас понял, «Малина-десять»! Когда будете над точкой? Я - «Факир-девяносто два». Прием.
Пауза, шипение, треск радио в наушниках, затем быстрая скороговорка штурмовика:
– Минут через пятнадцать. Взлетай, бомбер, взлетай, друг! Какой у тебя номер на борту?
– Сто три, мой номер сто три. Как понял, «Малина»?
– Понял тебя, дорогой. Сто три. Взлетай…
Даже самый лаконичный радиообмен может о многом рассказать. Штурмовик в силу каких-то неизвестных нам обстоятельств взял на себя инициативу, принял неожиданное решение и отчаянно призывал нас последовать его примеру. В его решении явно недоставало важнейшего звена - лидера. Отсюда взволнованный, чуть ли не умоляющий
«Ну, что будем делать? Взлетать запретил Сапунов, но бросить штурмовиков на съедение циклона - преступление, пропадут ребята. Что делать, штурман?» Все эти вопросы я в одно мгновение прочел в серых настороженных глазах командира. Но ответить не успел. У самолета остановился аэродромный грузовик - персональная машина Сапунова.
– Дусманов, запускай!
– успел крикнуть Лайков механику и шагнул к машине.
Комендант вышел из кабины и, сощурившись, оглядел наши растерянные лица. [123]
– Я слышал ваш разговор с «Малиной». Штурмовикам посоветовал садиться. Не послушали. На фронт, видите ли, спешат. Их дело. Я за них не отвечаю. Вам же взлет запрещаю из-за погоды.
Мы молчали.
– Я не хочу из-за вас садиться в тюрьму. Понятно?
– повысил голос Сапунов. Куда делся его спокойный, взвешенный тон. Перед нами стоял вконец издерганный делами и бессонницей человек.
В это время начал вращаться винт правого мотора. Из его патрубков пыхнул голубой дымок, и лопасти винта вдруг исчезли, превратившись в сверкающий диск. Хорошо запускается «Райт-циклон»! Сапунов в недоумении и гневе глянул вверх на равнодушное лицо Дусманова. Затем он махнул перчатками Лайкову, и они скрылись за бортами грузовика.
Уже устроившись в кабине, пристегнув парашют, ларингофоны, разложив карту и включив радиосвязь, я увидел через плекс, как комендант, прильнув к уху Лайкова, что-то говорил ему, а Лайков в ответ кивал головой и водил пальцем по карте. Вот они пожали друг другу руки, Лайков защелкнул планшет с картой и, улыбаясь, покачивая головой, быстро зашагал к самолету. Уже в воздухе на мой вопрос он загадочно буркнул:
– Сапунов летчик, а не заскорузлый бюрократ. Запиши новые данные радиостанции в Барановичах. Нам повезло. Он быстро сообразил, что отвечает лишь за нас, а мы летаем по приборам и плохая погода нам по плечу.
Лайков говорил о нашем везении, словно мы уже миновали все опасности полета, а не шли им навстречу. Но мы находились в воздухе - назад возврата не было. Что толку рассуждать о прошедшем? Теперь надо работать.
…Как и положено штурману, я первым увидел штурмовиков. Впереди и несколько правее неслись почти над самой кромкой леса три ряда узких темных черточек. В душе честолюбиво порадовался точности своих расчетов.
– Вижу «горбатых», - передал я Лайкову, - смотри правее по курсу, над лесом.
– Ага, вижу, - ответил Лайков и тут же включил радио: - «Малина-десять», я - «Факир-девяносто два». Вас вижу. Курс и высоту не меняйте. Занимаю свое место. Как поняли?
– Вас понял, вас понял!
– радостно зачастил ведущий штурмовиков.
– Курс не меняю.
– И вдруг совсем не по правилам: - Здорово, бомбер, гору с плеч снял! Спасибо, друг!… [124]
– Благодарить потом будешь. А сейчас слушай внимательно: идти плотной группой, не растягиваться, не размыкаться. Дистанция триста метров. Впереди два препятствия: «мессеры» и плохая погода. Действовать только по моей команде. Как понял?