Те триста рассветов...
Шрифт:
Талисман
Тем временем в полку шла интенсивная подготовка к предстоящей боевой работе. Мы изучали район полетов, конфигурацию фронта, который стабилизировался на линии Тильзит - Ломжа - Остроленко - Варшава - Демблин, детально знакомились с характером возможных целей.
Еще в Туношном окончательно сформировался наш экипаж. Его командиром стал старший лейтенант Владислав Лайков, штурманом назначили меня, стрелком-радистом сержанта Снегова, воздушным стрелком
Я был доволен тем, что попал в экипаж одного из лучших в полку летчиков. Родом из подмосковного города Пушкина, Владислав до войны окончил аэроклуб. Он отличался твердым характером, волей, умел искусно пилотировать самолет, особенно в слепом полете, и имел на счету уже более 400 боевых вылетов.
Помню, в одном из тренировочных полетов по маршруту Лайков неожиданно стал набирать не предусмотренную заданием высоту и вошел в облака. Я удивился такому решению, но Владислав ответил:
– Нам с тобой, штурман, надо к войне готовиться, а не к прогулочкам в ясную погоду. На фронт летим!…
Его слова стали пророческими. Благодаря умению пилотировать в облаках Лайков сохранил жизнь экипажу в памятном полете 16 января 1945 года. Но об этом несколько позже. А пробный боевой вылет у нас состоялся 5 января. Цель обозначили просто и ясно - войска противника. Находились они в излучине реки Нарев, это северо-западнее Ломжи.
Нельзя сказать, чтобы мы были довольны первым вылетом. Волнение и недостаточная слетанность в боевых условиях привели к тому, что звенья над целью рассыпались. В результате часть бомб упала в чистом поле.
А 8 января полк был приведен в состояние повышенной [134] боевой готовности. Мы чувствовали, что назревают важные события.
Ждать пришлось недолго. На третий день поступил боевой приказ: с утра следующих суток нанести бомбовые удары по железнодорожной станции Млава, севернее Варшавы, по крупным армейским складам у Пшасныш и по аэродромам противника. В тот же день состоялся митинг, посвященный обращению Военного совета 2-го Белорусского фронта ко всем воинам с призывом образцово выполнить боевые задачи в предстоящем крупнейшем наступлении на центральном участке советско-германского фронта, нещадно бить врага, освободить от него многострадальную Польшу и вступить в пределы Германии.
Я помню, с каким удовлетворением мы встретили этот призыв. За годы войны военные советы фронтов и армий всегда ориентировали войска на решение главных задач. Но в январе 1945 года слова обращения Военного совета звучали по-особенному. В них слышался финал войны, музыка победы.
В то время мы, конечно, не знали, что Ставка Верховного Главнокомандования решила начать наступление раньше намеченного срока на 8-10 дней. Это было сделано по просьбе президента США Рузвельта и премьер-министра Великобритании Черчилля, чтобы помочь американским и английским войскам, зажатым немцами в Арденнах.
…Ночью перед боевым вылетом спится неспокойно. Тревожат мысли о предстоящем боевом дне. Как он сложится? Думаешь, все ли предусмотрел,
Исподтишка подкрадывается мысль, которую безуспешно пытаешься прогнать: войне скоро конец, близка победа, за нею праздник на всю оставшуюся жизнь, а ведь можно погибнуть…
Но вот за окном занимается рассвет, наступает утро боевого дня. Первое, что нужно сделать, - отодвинуть занавеску и взглянуть на небо. Что на нем? Если облака, то на какой высоте, если туман, или дымка, то хороша ли видимость. От погоды зависит многое - время вылета, высота бомбометания, которая порой равнозначна судьбе: высота больше - вероятность быть сбитым меньше. Но чем больше высота, тем больше вероятность промаха по цели, [135] а этого допустить нельзя. Ведь смысл боевого полета - поражение цели. Иначе зачем летать?
Взглянув в окно, я поначалу ничего не мог понять: его словно забило ватой - аэродром был окутан плотной пеленой тумана. О вылете не могло быть и речи.
Сложные, порой противоречивые чувства теснятся в сознании перед боевым вылетом. Ушел еще один день войны, победа стала днем ближе, ты жив, невредим - и слава богу! Но война не кончилась… Где-то за Наревом, у Вислы, бьются с врагом твои соотечественники, не получая поддержки с воздуха. А ты без дела слоняешься по аэродрому, слушаешь дежурную болтовню на политзанятиях, шутишь, смеешься, в установленное время принимаешь пищу. Причина безделья вроде бы не в тебе, но она мучительна, нестерпима…
Отзвуки ожесточенного сражения там, на западе, за фронтальным тяжелым туманом, доходили до нас в виде оперативных сводок. Наземные войска медленно, с тяжелыми боями продвигались вперед. Как ни странно, но эти наступательные сводки еще больше тяготили нас. Ожидание боевого вылета для летчика так же томительно, как для солдата последние минуты перед атакой.
Мы который уж раз проверяли готовность самолетов к боевой работе, слушали метеорологов, которые не могли сказать о погоде ничего хорошего. Теплый туман покрыл землю на тысячу километров и стал потихоньку съедать снег. Потемнели от влаги чехлы на самолетах, сизой изморозью покрылись бомбы, первые капли упали с крыш аэродромных теплушек.
Так прошло еще три дня.
И вот 15 января, вечером, прибежавший в общежитие посыльный передал Лайкову и мне приказание - немедленно прибыть в штаб.
– Еще кого вызывают?
– спросил Лайков.
– Точно не знаю, но, кажется, экипажи Зубова и Уварова.
В штабе полка волнами наплывал табачный дым, шумел телетайпный аппарат. Заложив руки за спину, между столами прохаживался подполковник Карпенко. У телефонных аппаратов, как-то с опаской поглядывая на командира полка, примостился начальник связи. Во всем чувствовалась напряженность.