Те триста рассветов...
Шрифт:
– За мной, ребята! Не отставать, за мной!
– с напором и какой-то неуместной веселостью повторял Гладких.
В это время на фоне темной земли я увидел две строчки трассирующих снарядов. Знакомая картина. Это били «эрликоны». Навстречу немецким трассам от штурмовиков тоже потянулись слабые оранжевые пунктиры. Я чувствовал, как назревала главная опасность: потеряв лидера, штурмовики при очередной атаке немцев наверняка скомкают строй, и тогда не миновать беды.
– «Малина», «Малина»!
– раздирая мембраны ларингофонов, [127] закричал
– В круг, станьте в круг. Ждите меня. Я - «Факир».
«Молодец командир!» - чуть было не крикнул я, вспомнив, что против атак истребителей способ «круг» - идеальное оборонительное средство. Каждый позади идущий штурмовик надежно защищает огнем впереди летящего товарища. Нам ответили сразу два голоса - один басовитый, сиплый, прерывающийся от тряски, другой быстрый, четкий:
– Вас понял, вас понял!
– И уже по другому адресу: - Белый, за мной! Замкнуть круг, замкнуть круг!
Чувствовалось, «круг» - для штурмовиков не новость. Но Снегов, словно злой гений, сообщил нам новую роковую весть:
– Командир, оторвалась последняя шестерка. Ушла вниз. Рассыпались штурмовики!…
Лайков обеспокоенно завертел головой, еще больше накренил самолет, переложил его в правый крен. Штурмовиков нигде не было - они исчезли, растворились в дымке.
«Ну все, - с горькой досадой подумал он, - растеряли «горбатых».
– Штурман, радист, где штурмовики? Ищите их!
– Голос нашего командира звучал просительно, чуть ли не умоляюще.
– Владислав, не паникуй, найдем.
– Я старался говорить спокойно, хотя среди тряски и перегрузок это давалось не просто.
– Никуда они не денутся. Бери курс двести восемьдесят и сбавь скорость. Высота шестьсот…
Мой голос, а главное, рабочие команды несколько успокоили Лайкова. Он снизился до заданной высоты и, продолжая бормотать что-то бессвязное, перемежая слова с ругательствами, повел машину по курсу. Внизу расстилалась угрюмая, покрытая болотами и редколесьем земля. Ни дорог, ни деревень - лишь пятна заболоченных озер да тонкие жилки речек, пробивающихся сквозь снежный покров. «Гнилой угол», - вспомнил я слова командира полка, сказанные перед вылетом в Шаталово. Придется немало порабощать, чтобы восстановить ориентировку и выбраться отсюда на сушу.
В этот миг оглушительный треск, скрежет и визг раздались над головой. Что-то сильно тряхнуло самолет. Я обернулся и увидел, как осколки плексигласа брызгами разлетелись по кабине командира. Встречный поток воздуха засвистел, загорланил через рваную пробоину в фонаре. Лайков резко отдал штурвал от себя, и в ту же секунду плотный рубиновый рой пушечных снарядов пронесся над нашими [128] головами, заставив пригнуться чуть ли не к полу кабины. Затем Лайков бросил машину в сторону и до упора толкнул сектора газа вперед. Моторы взвыли от перегрузки на форсаже, земля встала дыбом, но трассы немецких пушек больше не мелькали вокруг самолета. Снегов почему-то молчал. Внезапно включилась дублирующая система связи, она работала на
– Смотри, смотри - слева заходит!
– Не отставай, больше крен, крен больше…
– Куда пошел? Тринадцатый, куда ты?!
– Ага-а, не нравится, фашистская морда!…
– Высоту не набирать, ударит снизу. Не набирай высоту!…
Это наши штурмовики вели бой с немецкими истребителями. Крепкими оказались ребята.
Но вот сквиозь завывание, треск и гомон эфира мы вдруг услышали позади знакомый басовитый стук спаренных пулеметов радиста.
– Жив, Снежок!
– не в силах сдержать радость, закричал я.
– Молодец! Лупи их, гадов, не давай подходить!
Мы с Лайковым не могли видеть - узнали потом, как Снегов без шлемофона, почти ничего не видя заплывшим глазом, вцепился в рукоятки пулеметов и почти в упор расстреливал подошедший для последнего удара «мессер». Немец клюнул носом, резко задрал его вверх, и перед радистом, заслоняя небосвод, распласталось желтое с грязными потеками самолетное брюхо. Снегов с криком всадил в него последнюю очередь. Пулеметы замерли. Стрелять больше было нечем.
– Командир, патроны кончились… - почти шепотом произнес радист.
– Не надо патронов, давай связь! Давай связь!
– Сейчас… Я сейчас, - шептал Снегов, ползая по дюралевому полу и ощупывая, словно в темноте, ручки настройки передатчика.
А майор Гладких блестяще закончил бой с немецкими истребителями. Всей шестеркой он ловко зашел им в хвост в то время, когда они прилаживались ударить по отставшему штурмовику. Стрельба получилась сумбурной, но немцы все же шарахнулись в сторону. Один из них, словно игрушечный, несколько раз перевернулся в воздухе и врезался в болотную топь, взметнув вверх столб воды и коричневой грязи. Но и наш штурмовик с перебитой масляной магистралью и заклиненным мотором сел на фюзеляж, словно утюгом протаранив березовый подлесок. [129]
Через несколько минут мы вновь взяли «илы» под свое крыло. Лайков близко-близко подошел к машине майора Гладких, и мы впервые увидели лицо командира штурмовиков. Майор улыбался, показывая нам большой оттопыренный палец и два ряда безукоризненно белых зубов. Он постучал пальцем по циферблату часов и ребром ладони взмахнул вперед. Это значило приблизительно следующее: «Спасибо за все, но, пожалуйста, веди к фронту. Горючки в обрез!» «Кому что…» - подумал я, улыбаясь майору, но тут вмешался Лайков:
– Теперь «горбатые» поняли, о каких «мессерах» шла речь час назад, разлюли твою малину!…
По его тону я понял, что командир уже пережил схватку с «мессерами», она ушла в прошлое, но все же надо было разрядиться.
– Да, штурмовики молодцами оказались, - поддержал я Лайкова.
– Ха-ха-ха!
– засмеялся он.
– Говорит: «прикрытие»… Вот это прикрытие, черт возьми: четыре «месса» на хвосте! Еще бы минута - и крышка нашему базару.
– Дусманов, а ты чего бледный? Испугался?