Театр Духов: Весеннее Нашествие
Шрифт:
— Юное дарование, твои приготовления чудесны! Я считаю, ты должна попробовать.
Оленн почему-то показалось, что довольство госпожи звучит слегка наиграно. Кухарка опустила взгляд.
— Вы снисходительны, — ответила она, не поднимая глаз. — Но ведь меня многое ждёт, — занервничав сказала девушка, — кухонная работа, моя госпожа.
Я думаю, это подождёт, — с лисьей улыбкой заверила Сия, имея в виду или работу, или ещё боги знают что. Кордис и Барсонт наблюдали этот странный диалог, по-дурацки переглядываясь. Мимо проходил Вергиен.
— Одвиктиан, — Кордис обращался к нему, — тогда уж и ты присядь, будь добр.
— Что? — полушёпотом произнёс Одвик, не понимая происходящего. Он подошёл к господину, как бы ожидая чего-то.
— Поддержи её, — тихо сказал Кордис, — она трепещет.
— Ваше сиятельство, я только того и желаю,
— Ну ладно. Выполняй и приходи за стол, — приказал ему хозяин. Поклонившись, Вергиен пошёл быстрым шагом.
Вниманием Оленн завладели изысканные стулья господ, являвшиеся не только приспособлением для сидения, но и источником душевного удовлетворения, таким, как искусные изваяния усадьбы или ухоженный цветник возвышавшейся террасы. Девушка отодвинула один из стульев, взявшись за высокую спинку. На окаймлявшей середушку деревянной раме теснились вырезанные фигуры отличающихся одна от другой птиц. С клювами, вонзёнными под собственные перья, с распущенными и сложенными крыльями, малые и большие — виды и положения рознились. Оленн присела, пододвинувшись к столу, между Сией и Барсонтом. Сервировка, производимая Одвиком, никогда не исключала появления неожиданных гостей, в связи с чем тарелок на столе было достаточно, на все восемь мест. На зеленовато--желтеющей скатерти, чья ткань была гладкой, как кожа целомудренных, остывали яства, подданные в излюбленной знатью посуде из костяного фарфора. Оленн знала это не потому, что могла разглядеть под слоем белой глазури его неявные признаки, а по рассказам Одвиктиана, посвящавшего её в тонкости современных приличий.
«Сервиз из золота, из серебра, вообрази себе, стал считаться на их скромнейших застольях показушным излишеством», — говорил как-то Одвик, когда никто не мог слышать. «Теперь, по примеру и наставлению какого-то умника из царственной свиты, весь двор отказался от благородных металлов в столовых приборах и заменил их, по тому же наставлению, на кости, глину и сталь. Какая самоотверженность!» — тихо восклицал управляющий, забавляя свою подругу до хохота.
— Дорогуша, опробуй пирог, — предложила ей Сия, передавая блюдо с заранее нарезанными кусками.
— Как неловко, — по девичьи жалко сказала Оленн, в ответ на дивный жест госпожи. — А как же ваше сиятельство? — спросила кухарка, нервно поглядев в глаза Кордису. Мужчина показался ей излишне холодным, но таким он, к счастью, казался ей всегда. «Это что, проверка на скромность? ЧТО ПРОИСХОДИТ?!» — кричало сердце служанки.
— А как же я, — безрадостно смеялась госпожа, ударяя по ушам своей безрадостностью. — Но я ведь не ем мясо, дорогуша. Неужели забыла? — дразнила её женщина. Оленн не забыла. «Ты не одна за столом, дорогуша», — подумала служанка, внутренне взбесившись. «Спроси-ка у усатого, для кого здесь этот пирог. В отличие от тебя, он мясом не брезгует. Проклятая культистка», — расходилась девушка, давая волю мыслям.
— Простите, но всё это так странно... — лишь ответила Оленн.
— Нисколько. Возможно это не часто доводится слышать от меня, но я верю, что мы все в этом имении достойны делить трапезу за одним столом.
Говоря, Сия повысила голос, пропевая гамму убеждения настолько чисто и мелодично, насколько позволял ей талант. Оленн и все обедавшие высказыванием были убеждены. Молодой служанке стало совестно.
Нет, надуманное равенство господ и прислуги не могло являться действительной причиной такого приглашения. «Моя любовь, мой утешитель только вернулся из края страданий в это уютное гнёздышко, да и то, ненадолго. Тогда с чего-же мне разменивать наше личное время на посиделки с простушкой и положившим на неё глаз Вергиеном? Разумеется, за этим лежит смысл!» — разглагольствовала женщина, в застенках своих мыслей. Присутствие Оленн, согласно её замыслу, должно стать эдакой моральной преградой, проведённой между супругом и сыном, если первый вдруг начнёт склонять второго к «единственно-верной и важнейшей профессии». Ричард в таком разговоре предрасположен дерзить, что в случае с Кордисом чревато скандалом, бесполезным и едким. Однако за одним столом с Оленн (пусть и простолюдинкой), Сия надеялась, оба поведут себя в подобающей их благородию манере и общаться будут вежливо и мирно, по крайней мере, внешне. «Но зачем он пригласил Вергиена?» — спрашивала женщина, тут же удивляясь.
– - - - -
Вопреки неуважительному отсутствию сына, с каждой минутой рвавшему терпение на куски, Кордис не терял самообладание и даже продолжал быть довольным недавним приездом домой. Помимо самого увольнения, во время которого он был уполномочен хорошенько отдохнуть, его также радовала собственная желанность, получаемая от женской половины семьи. Ножом нарезая и вилкой накалывая один за другим две пары блинов, он отправлял их в свой рот, на суд челюстям. Некоторых зубов, обязанных присутствовать на всех заседаниях, замечено не было, и вот почему: они были выбиты. В одной из тех схваток в степи, где враг наступал неожиданно — из засады. Зубы, естественно, инструмент важный, но не настолько, чтобы страх потерять их препятствовал Кордису выходить на разведку, что он и делал. За это и за подобное, вроде личного участия в непростых битвах, он и стал известен под четырьмя светилами как небезучастный генерал. Подчинённые гордились им как никем другим, а с тем, побуждаемы были сражаться с большей ответственностью, рвением и самоотдачей, по примеру предводителя. И эта их храбрость, защищавшая отечество, была важна для Кордиса не меньше, чем зубы.
Гуляя языком по полости рта, очищая дробильню от застрявших кусочков, мужчина вновь поймал себя на мысли, отвлечённой от здоровой праздности, которой он желал предаться. Перед каменной площадкой со столом, где его семейство принималось за сладкое, высился и ширился задний фасад дома, всё время обеда им наблюдавшийся, так как сидел он прямо напротив. Кордис вдруг осознал, что слишком уж редко ему приходилось рассматривать детали родного фасада. С чашечкой тёплого кофе в руке, он созерцал их в молчании.
Дом, где проживала семья уже лет так пятнадцать, мог быть честно назван если не дворцом, то особняком. Облёкшийся в зернистую кожу гранитного камня, фасад изобиловал красками сливковой и кофейной. В смешанной массе последних заметно искрились вкрапления алого цвета, разлетавшиеся кое-где по стенам бурными всплесками. И совсем в меньшинстве, в гуще перечисленных, местами, редели чёрные зёрна. В таком же разновидном облачении оба крыла дома закруглялись парой эркеров с арочными окнами. Эти полукруглые стенные выступы шли в плоть до четвёртого яруса, где превращались в открытые балконы под навершием крыши. А между крыльями дома, во входной лоджии, располагалось пожалуй самое броское из внешних украшений данного имения — небольшая колоннада. Четыре восьмигранные колонны, не выше двух саженей, были, однако, интересно отделаны, и потому — примечательны. На значительных размеров базах и капителях каждой стоящей горельеф изображал тёмно-красные шары, как бы выраставшие, подобно плодам, из цветочных сердцевин. Шары из камня исполняли роль гранатин. Выше колонн растянулся карниз, орнаментированный листьями ипомеи, похожими на символы сердец, а ещё повыше, минуя остеклённую стену этажа, подводили черту змеи, той самой ограды, на поручне которой Вергиен видел Челсию.
Змей, именовавшийся противоядным, был не только олицетворением современной государственности, с заботой обвившей древо страны. Для многих, это существо, редко называвшееся животным в силу своей значимости, являлось, ни больше ни меньше, персонификацией духовной чистоты. В этом же защитнике сдержанных, страже и покровителе не падких к страстям, многие люди находили освободителя, вызволившего их народ из удушающих объятий змея тысячи чувств. Внешние признаки, отличавшие одно священное пресмыкающееся от другого, были просты: издревле правивший царством копий, в лице культистов пятого светила, и недавно низвергнутый волей экзосоциума, змей тысячи чувств, изображался с красными глазами и зелёной чешуёй. Змей же противоядный, занявший теперь его место и почтенно украсивший ограду террасы, узнаваем был по синим глазам и чешуйкам белого цвета. Что до внутреннего образа двух этих змеев, то у обоих он был чересчур замысловат для размышлений за дневным кофепитием, поэтому Кордис и не стал углубляться в этом направлении. На том, в очередной раз подчеркнул для себя, что все убийства, совершённые им во время восстания против культистов, являлись вынужденной необходимостью, задействованной во имя спасения давившегося пороком государства.