Театр «Глобус»

Гальцев Андрей

Этот зал всё видел, здесь каждая вещь знает правду, и только Крат, которому не терпится узнать правду, её не знает.

Он зашагал по сцене, стороной обходя пятно. Тронул дужку кровати – отдёрнул руку: нельзя трогать. Потёр тронутое место рукавом. У него чесались мозги, он был уверен, что разгадка рядом.

В глубине здания открылась дверь, и послышались голоса: там перемещались главреж и зампрок. Крат на цыпочках забежал за правую кулису: он всё равно останется здесь и не потому, что отныне ему некуда податься.

– Ох, напугала! – прошептал он Лидочке.

Она притаилась там же, за правой кулисой. Сделав зверское лицо заговорщика,

Лидочка позвала его следовать за ней. Двинулись гуськом. После нескольких поворотов они отдалились от ушей Дупы, хотя ещё слышали его поступь, сопровождаемую дрожью здания, и в этом топающем гуле миражом обозначалась туша главрежа на иксообразных ногах.

Лидочка открыла некую дверь в стене – у неё получилось легко, должно быть, оттого что недавно вышла оттуда. На памяти Крата эта неприметная дверь с поблекшей римской цифрой ІV всегда была закрытой, никому не нужной. Лидочка поманила его и повела по чугунной лесенке вниз. Ступени спускались круто. Он чуть не свалился на неё, но она лишь кокетливо хмыкнула. Спустились в подвал; здесь горел рыжий, какой-то старый свет. В обмотках и лохмотьях тянулись вдоль стены по левой стороне металлические трубы.

– Тепловой коммутатор, – сказала Лидочка и улыбнулась.

Улыбка в таком тоскливом пространстве показалась ему чудом.

– Я здесь никогда не бывал. Странное место, – заметил Крат, склонный вслух примечать очевидные вещи.

– А чего ты шёпотом говоришь? – Лидочка взяла его под руку. – Самое странное, когда в городе нет света, здесь он горит, правда, тускло.

– Мы с тобой как жених и невеста, – заметил Крат. – Только неизвестно, впереди загс или морг?

– Для мужчины это почти одно и то же, – Лидочка прижала его локоть к себе, там, где сердце и маленькая грудка.

Подвальный романтизм обстановки на время заслонил от Крата убийство, но он опомнился.

– Ты знаешь, кто стрелял?

– Не-а.

– А под кроватью никого не было? – спросил Крат.

Они медленно ступали по проходу. Где-то капало, напоминая об утекании времени, о протечке жизни.

– Не знаю. Почему-то я туда не смотрела, и край простыни довольно низко спускался, чуть не до пола. Теперь я не уверена, что там никого не было.

– И мне так чудится. Или за задником. Кто-то ведь стрелял. Конечно, будет баллистическая экспертиза, они установят, из какого пистолета и откуда стрелял убийца, – рассуждал Крат.

– Но разве можно выстрелить через заднюю кулису? Там нужно сделать отверстие! – возразила она.

– А я проверю. Скажи, как ты узнала, что я остался в театре?

– Следила за тобой.

– Зачем?

– Ты меня интересуешь.

– Почему?

– Ты единственный, кто не приставал ко мне.

– Единственный? А Дол, например?

– Приставал.

– Неужели?! А Дупа?

– Ну… нет, у него другие интересы, он специалист по умам. Хотя… – она задумалась, разгадывая какие-нибудь слова, взгляды, прикосновения, под которыми могли бы прятаться флирт и секс.

Крат перебрал всех, даже упомянул Вадика, у которого, по выражению Дупы, "изюминка слабоумия зарыта в голове", но и тот, оказывается, приставал к Лидочке. Крату прежде казалось, что она чиста, как новый снег. Если говорить вообще, то Крат с женщинами наивен. Ему всегда казалось, что чистота служит высоким подножием девушке. Если она чиста, мужчина к ней без настоящей любви не имеет права подойти, и не осмелится. Только любовь поднимает мужчину на высоту чистоты. При этом он видел,

что циник-хам или самец-охотник ничуть не боится чистоты, потому что видит не свет, а добычу. Правда, девушки достаются таким охотникам куда чаще, чем страдающим влюблённым.

– Ну а ты? Как ты на это отвечала? – спросил он с неприязнью к вопросу.

– Я выбирала, – ответила технологически. – И некоторым доставалась. Ты думаешь, в жизни всё должно быть серьёзно, да? – она, извернувшись, заглянула ему в глаза. – Ты очень мечтательный.

Он хотел ей сказать, что мечтательность делает мир содержательным. И если та же Лидочка не достойна мечты, то и обладать ею неинтересно, ведь шлюх-то кругом завались, однако промолчал.

Лидочка не была в него влюблена и вряд ли была способна в кого-то влюбиться вследствие прохладной пустотности своей души, но Крат её заинтриговал своим безразличием. Победы над волокитами ничего для неё не значили, поскольку то была необходимая дань с их стороны – дань половому влечению вообще и её прелестям в частности, но вот нешуточный мужчина смотрит на неё без желания. Она взяла его образ в свою память и часто ощупывала внутренним вниманием, и даже привыкла к такому занятию. Крат оказался для неё запретным плодом. Она хотела почувствовать его, ощутить, разгадать, но самой приставать было несподручно. Надо, чтобы он её захотел, тогда она его отведает и успокоится. Или наоборот: они склеятся в пару.

Два года назад электрик Вова, был в театре такой, затащил её в подвальную каморку… потом, в день увольнения, оставил ей ключ. Здесь некоторые работники театра побывали, заведя в душе потайной ящичек, имеющий форму комнатки с клеёнчатым топчаном и раскинувшейся на нём Лидочкой.

Она открыла дверь, включила свет.

– Ого, двуспальная кровать! – заметил Крат.

– Или полутороспальная. Или односпальная. Смотря с кем тут находишься, – сострила она.

– А ты оборотистая девчушка, – скучным голосом отметил Крат, потеряв к симпатичной Лидочке интерес (прощай, ещё одно нарисованное очарование!)

Она принюхивалась и с удивлением озиралась по комнатке.

– Здесь кто-то был. Запах… одеколон мужской… или не одеколон.

Крат заглянул под кровать, принюхался, однако, нюх у девушек несравненно лучше.

– Лида, послушай, ты можешь оставить мне ключи? Мне некуда пойти, и главное: мне нужно здесь остаться, в театре.

– А я? – спросила она, уставившись на него с готовностью обидеться или разозлиться.

Есть простое различие между людьми хорошими и плохими: хороший человек, если им пренебрегли, обижается; плохой злится и норовит отомстить.

– Ты… не знаю, Лидочка. Видишь ли, я так и не долечил ту болезнь, о которой со сцены заявил Дол, – ловко соврал Крат.

Пунцовая от злости, она выбежала, пнув каблуком дверь. Он скривился в полуулыбке, вместившей жалость, брезгливость и досаду. Её шаги поглотила тишина. Ключ торчал в двери, ещё покачивая цепочкой с брелком в виде Красной Шапочки. Крат отправился вправо – исследовать подвал.

Глава 15. Кольцевой коридор

В закруглённом коридоре через каждые сорок-пятьдесят метров с потолка свисал провод с голой лампочкой. Глядя на тепловые трубы по левой стороне, Крат вспомнил одного бродягу с вечно забинтованной рукой – такими же были и трубы: кое-где среди повязок проглядывал ржавый металл, внутри которого текло что-то тёплое. Сейчас не используют подобных утеплителей и технических бинтов, так делали до рождения Крата.