Театр «Глобус»
Шрифт:
Реалити-пьеса Дружба Насмерть
в исполнении психодраматического дуэта Крат-и-Дол
драматург: лауреат премии Национальная Трагедия
Эрик Свищ-Мутовин.
Премьера 19 мая.
Лишних билетов не будет!
Девятнадцатое как раз этой ночью наползло. Крат покрылся мурашками, пора готовиться к прыжку в пропасть, в пасть "Глобуса". Крату и Долу предстоит сыграть не только не отрепетированный, но даже не понятый спектарь! О, нищета! Только она заставляет человека пускаться в такие авантюры.
Крат услышал машину со стороны рабочего подъезда. Допустим, сейчас 3
Возле служебной двери стоял медицинский фургон, два санитара вытаскивали больничную койку. "Поди, для кого-то из нас", – подумал Крат, приближаясь.
– Привет, Николаич, чего не спим? – он увидел театрального сторожа, прожигающего темноту сигаретой.
– Дупа велел принять койку на колёсиках и пять огнетушителей, – хрипло ответил Николаич.
– Ясно, – с тревогой произнёс Крат. – А почему на колёсиках?
– Говоришь, ясно, а самому не ясно. И мне тоже не ясно. Дак ты, что ли, с длинным приятелем выходишь на подмостки?
– Я.
– Хреновая у вас работа, – сказал сторож.
– Я бы с тобой поменялся, – сказал Крат.
– А я бы нет, – ответил тот.
У Николаича, который получал наименьшую в стране зарплату, все актёры хотя бы по разу занимали на пузырь. Когда 23 февраля, в мужской день, его спросили, о чём он мечтает, он сказал, что мечтает, чтобы ему вернули долги – тогда он купит мотоцикл и махнёт в деревню. Должны ему все, это правда, но насчёт махнуть в деревню Николаич похвастался. Хмурый старик был театральным домовым, он любил дикое актёрское стадо. Случаются на свете такие привязчивые люди. Он мог бы так же привязаться к заводу, например, но родился возле театра и на заре своей по-собачьему преданной жизни устроился в театр вахтёром. Приходилось ему временами подменять суфлёра, статиста и монтировщика сцены. Он был архивной памятью рампы и закулисья. Он помнил, когда у кого на сцене слетел с головы парик и как исполнитель вышел из глупого положения. Он видел насквозь театральные романы, включая те, что не состоялись. От него нельзя было скрыть ни тайный запой, ни договор о переходе на другую сцену. Порой он журил актёра: "Идёшь в театр, а на совести клякса".
"Николаич, ты бы лучше намекнул про совесть нашим вампирам: главрежу и продюсеру", – отбрёхивался актёр. "Ты за себя отвечай. Главрежа, допустим, зарезали; а продюсер, допустим, жидко продюсрался, а ты ходи чистый, невиновный", – беззлобно наставлял Николаич. Он всегда курил; Крат не понимал, как пожилой человек может всё время дышать дымом.
– Николаич, ты же оракул: как сегодня отработаем на сцене? – испуганно спросил Крат.
– Не знаю, – домовой задумался. – Плохое сказать – напугать, хорошее сказать – обмануть. Но так оно в жизни всегда, а ты не робей. Чести не теряй! Жизни-то всё равно не вернёшь.
– Спасибо на добром слове.
Крат поплёлся обратно, ничто не радовало его: ни рассвет над городской окраиной, похожей на нижнюю челюсть, ни серебристый блеск птицы, взлетевшей именно в тот миг, когда длинный луч достиг её из-за горизонта. Девятнадцатое… и никогда календарь не споткнётся.
В родной котельной противная обстановка показалась ему утешительной. Пахло перегаром и окурками. Крат не стал закрывать за собой дверь, впуская свежий воздух и рассвет. Дол спал. Похоже, он принимался читать пьесу, потому что она лежала ничком на столе. Крат взял листки и посмотрел в конец, надеясь, что там что-нибудь изменилось.
Больной: "Не
Крат бросил пьесу на то же место. В конце-концов, проваленный спектарь – не самая великая беда на свете. Ну не заплатит им Дупа, и что? Крат загадал: если будет провал, он уедет в глухомань, заведёт кур, будет жить, как жили предки. "Надо Николаича подговорить, вместе махнули бы в деревню". Это решение придало ему крепости, он лёг и заснул. А Дол заворочался.
– Эй, Крат, спишь? Хорош спать, пора мозгами шевелить!
Дол так устал от произнесённых слов, что вновь упал головой на подушку, роль которой исполнял свёрнутый в рулон бушлат.
– Театр! – посопевши, проворчал он. – Люди тянутся к свету, а самый тот, кто несёт им свет, помирает. Плохо мне, Крат. Слышишь меня? Сократ твою Платона Пифагора в три гипотенузы мать! Прокруст, подъём!
Если Дол выражается кудряво, значит, он трезвеет. Крат об этом подумал, накрывая лицо одеялом. Накрыл и затаился, потому что не хотел отвлекаться от своей тоски. Настал один из самых плохих дней в его жизни.
Дол занял своими действиями всю котельную. Устроил вытрезвитель: пил соду, парил то лицо, то ноги, включал шумный электрочайник возле головы Крата. Густо мазался кремом и шлёпал себя по щекам, пинал стул, матерился.
В этакой обстановке пришлось Крату промаяться полдня, терпя время. Эх, заснуть бы и проснуться уже завтра, да спросить у Николаича, как провели спектарь.
Дол тоже невзлюбил спектарь, но его угнетала не сценическая неопределённость, а необходимость выйти на сцену трезвым. Требовался подвиг. Кроме того, Дупа велел Долу как можно больней задирать Крата на сцене, и пускай Крат не будет к тому готов – получится интересней. Долу неприятно было таиться от друга, но он поклялся молчать, за что и получил червонец, пропитый в указанные дни во имя искусства, а также за любовь, дружбу и, само собой, за здоровье.
Крат интуитивно догадался о сговоре и спросил напрямую. Дол замялся… но, услышав о разрыве товарищеских отношений, раскололся. Если бы червонец не был к данному часу полностью истрачен, угроза разрыва, пожалуй, не возымела бы такого действия.
– Только ты ничего не знаешь, я тебе ничего не говорил! – шелестящим голосом попросил Дол.
Крат промолчал.
Старые хромые ходики, списанные из театрального реквизита, с вылезшей навсегда кукушкой, пробили, вернее, прокаркали 16 часов. Пора! Актёры поплелись туда, куда земля со всех сторон клонилась, прогнувшись под тяжестью театра. Город стал гравитационной воронкой.
Глава 12. Маята перед выходом
– Рано вы явились, господа, – встретил их Николаич и зачем-то потрогал жёлтыми пальцами лицо Дола. – Гляди-ка, настоящее.
– А ты думал! – Дол молодцевато хорохорился. – Дерьма не держим.
– Я про дерьмо и слова не сказал.
В театре ничто не предвещало скорого сценического заклания двух актёров, не имевших понятия, что им делать на сцене. Прошаркал сантехник с вантузом, удлинившим его правую руку ниже колена. Прошлёпала в домашних тапках аккуратная небольшая Зоя Грушина, заведующая реквизитом. Пробежала помощница режиссёра Лидочка Жмурова – конфета-на-ножках. Лидочка не уставала приветливо улыбаться всем и каждому. Её главная обязанность в театре – приносить из булочной пирожки. Если Дупу навещали важные гости, он просил её повертеться перед ними, чтобы гости подобрели.