Течению наперекор

Остерман Лев

Подходит август. Из комиссии приходит запрос о готовности научной аппаратуры к испытаниям — через месяц срок! Хвостиков вызывает меня в свой кабинет и спрашивает: «Как дела у Королева с ракетами для нас?» Я был в НИИ-88 не далее как вчера. Отвечаю: «Все тихо. И не приступали». «Хвост» доволен. Смеется своим странным смехом — не раскрывая рта. Говорит мне (у него слабость — любит похвалиться перед ведущими сотрудниками своими хитростями): «Мы доложим о готовности. Пусть все шишки сыплются на Королева». Молчу, но думаю: «И чему радуется? Ну отложат испытание на месяц. Королев сделает для нас ракеты, всех дел-то — вмонтировать катапульты. А у нас вряд ли будет существенный прогресс».

Во избежание провала решаю поставить в известность

о возникающей ситуации Федорова. Он меня внимательно выслушивает и решает, что следует подождать до тех пор, когда будет назначен новый срок испытаний. Понимаю, что этот мой визит в дирекцию станет известен «Хвосту» и он мне его не простит. Наплевать! Молчаливо соучаствовать в этом обмане я больше не желаю.

Но я недооценил шефа. Узнав по своим каналам, что НИИ-88 уже доложил о своей неподготовленности и просит перенести срок испытания, Хвостиков едет к Вавилову и добивается того, что срок переносят на февраль 51 года. Мы получаем полгода «форы»!..

Быстро пролетают месяцы. Теперь прибор срабатывает нормально в среднем один раз из трех попыток. Случайность этих отказов ввергает нас в отчаяние. Где-то слабое место, но где — понять не можем.

Запрос из правительственной комиссии на этот раз приходит в начале января. История как будто повторяется. Но нет! На следующий день приезжаю в НИИ-88 — все меня поздравляют: «Главный приказал, чтобы через месяц работы с катапультами для Академии наук были готовы. Остальные работы приказано остановить». Значит, ракеты будут в срок. Наутро докладываю это «Хвосту». Впервые вижу, что он растерян. Минуты две сидит молча. Докладывать о нашей неготовности сейчас невозможно — мы ведь «были готовы» пять месяцев тому назад! Ехать на Байконур с такими приборами тоже нельзя. Одна или две ракеты наверняка взлетят понапрасну. Сталин за это по головке не погладит...

Шеф молча уезжает в Президиум Академии. Через пару часов возвращается очень довольный. Собирает всех нас пятерых и, расхаживая по кабинету, со своей дьявольской улыбкой рассказывает, как ему удалось убедить президента, что с точки зрения состояния верхних слоев стратосферы сентябрь, все-таки, является наиболее благоприятным временем для испытаний. И что не стоит из-за полугода жертвовать полнотой информации, которая может быть получена. Вавилов при нем звонил Поскребышеву. Тот докладывал «самому». Было велено передать, что ученым виднее — пусть решают сами. Скрепя сердце президент согласился — испытания перенесены на сентябрь 51-го года. Но теперь уже чтобы все было в порядке! «Хвост» с раздражением напоминает нам, что уже год как мы получаем двойную зарплату. Будто мы сами об этом не помним! Молчим. Надо успеть! Если бы хоть на одно испытание прибора пригласить Эфраима Менделевича! Но об этом нечего и мечтать. Наш «особист» не замедлит донести...

Проходит лето. В отпуск, конечно, никто из нас не ходил. Переехали в новое здание. Отделу стратосферы отвели целый этаж. И наша особая лаборатория после полуподвала получила четыре большие светлые комнаты. Железной двери уже нет, только надпись: «Посторонним вход воспрещен». Да и «особист» наш куда-то слинял. Еще в самом начале года нам добавили инженера-электронщика (Гончарскую), которой была поручена вся электроника и автоматика: в новой модели прибора (ФИАР-2) они весьма усложнились и не исключено, что некоторые сбои при лабораторных испытаниях можно отнести на их счет. Новая измерительная аппаратура непрерывно модифицировалась и уже сильно отличается от той, что прошла испытания в ходе ФИАР-1. Поэтому надежность ее работы после вибраций и перегрузок подъема на ракете гарантировать трудно. Тем не менее готовим к испытанию два модельных и шесть рабочих экземпляров приборов. Ситуация складывается весьма серьезная. Успех пусков ФИАР-2 сомнителен. Переносить срок испытаний дальше уже невозможно. Пожалуй, мы не в полной мере оценивали опасность нашего положения. Ведь это был сентябрь 51-го

года. Только потом мы узнали, что это было за время...

Вдруг в конце июля Хвостиков вызывает меня к себе в кабинет и сообщает, что он, физики и Гончарская с двумя модельными приборами в ближайшее время отправятся на космодром, чтобы на месте ознакомиться с условиями запусков, проконсультироваться насчет вибраций и перегрузок. А руководство монтажом шести рабочих приборов он поручает мне!.. Расчет ясен. В случае неудачи запусков все можно будет свалить на недобросовестный монтаж. Вот когда мне аукнулся мой прошлогодний визит к Федорову. Но роль «козла отпущения» мне не нравится. Наши ракеты стоят слишком дорого, чтобы в случае неудачи оный «козел» отделался легкой поркой. Скорее с него живого сдерут шкуру, если просто не прирежут.

— Нет, Иван Андреевич, — говорю я, — моя должность инженера-конструктора налагает на меня ответственность только за надежность работы всей механики. Готов за это отвечать. Но руководить монтажом научной аппаратуры и автоматики решительно отказываюсь.

— Вы получите мое письменное распоряжение. Извольте на нем написать свой отказ.

— Хорошо.

С этим ухожу из кабинета. Очевидно, что физикам и Гончарской на космодроме делать нечего. Шеф их и себя выводит из-под удара на случай провала. В тот же день Валюша, секретарша шефа, приносит мне распоряжение. Пишу на нем мотивированный отказ от его выполнения.

Мои отношения с обслуживающим персоналом отдела, в том числе и с Валюшей, всегда были очень хорошими. В середине следующего дня она с испуганным видом прибегает ко мне и говорит: «Лев Абрамович, быстро прочитайте эту бумагу, никому не показывайте и сразу верните мне». Вынимает из папки и отдает мне, по-видимому, только что отпечатанную бумагу и убегает. С изумлением читаю. Бумага озаглавлена: «Решение партгруппы отдела стратосферы». В ней излагается мой отказ от руководства монтажом исследовательской аппаратуры. И это накануне срока проведения научных экспериментов, предусмотренных постановлением правительства за подписью тов. Сталина. Далее в решении говорится, что собрание партгруппы рассматривает поведение тов. Остермана Л. А. как попытку путем саботажа сорвать запланированные эксперименты и это нельзя расценить иначе, как акт вредительства...

Такова суть этого решения, размазанная на целую страницу. Но самое «веселое» — в адресах. Вверху справа написано: «Секретарю партбюро Геофиан тов. Смирнову И. П.». А строчкой ниже: «Копия начальнику Управления НКВД по Москве и Московской области». Вспоминаю, что утром видел объявление о закрытом собрании партгруппы отдела, назначенном на послезавтра... Стараюсь спокойно обдумать ситуацию. Итак, Хвостиков решил не ожидать результатов эксперимента, а «обнаружить» вредителя среди сотрудников лаборатории заранее, чтобы потом, если потребуется, его кознями объяснить возможный провал. Опровергать это дикое обвинение на партгруппе бесполезно. Она состоит из давно подобранных «Хвостом» сотрудников его отдела. В нашей лаборатории партийцев всего двое: я и Вера Михневич. До разбирательства на партбюро института дело, скорее всего, не дойдет. Меня арестуют до того. Хорошо еще, если не сразу после собрания партгруппы. А там иди доказывай, «что ты не верблюд!».

Нет! Надо использовать оставшиеся два дня. Подготовить контрудар такой силы, чтобы решение партгруппы не было отправлено адресатам. Подумав, отправляюсь в канцелярию и прошу дать мне просмотреть папку деловой переписки нашего отдела. Нахожу несколько нужных мне документов и тщательно копирую их текст...

В конце следующего дня, то есть накануне собрания партгруппы, передаю моему другу Саше Свободину запечатанный конверт, в котором находится «контрудар». Прошу его, если я не вернусь завтра домой, чтобы он опустил конверт в любой почтовый ящик. На конверте тот же адрес: «Начальнику Управления НКВД по Москве и Московской области»...