Течёт река…
Шрифт:
Я продолжала работать, в конце каждого месяца подходила к кассе, но всякий раз выяснялось, что в списках получающих зарплату фамилия моя не числится, а потому и деньги мне не выплачивались. Посоветовали написать заявление в профком с целью выяснить ситуацию. Написала. В январе вопрос рассматривали на заседании профкома. Теперь здесь меня поддерживала уже и Тимофеева, помимо профорга и М.Е. Елизаровой. Однако преподавательской ставки, как выяснилось, для меня не было, а потому пока предлагалось работу прервать до получения ставок из Министерства. Их получение предполагалось, но срок этого события ещё не определился. От своего факультетского профорга я узнала, что в ряде случаев снять человека с работы нельзя, и никак нельзя снять с работы женщину, если она беременна. В это время я была беременна, о чем и пришлось сообщить участникам заседания. Велели подтвердить это медицинской справкой. Справка была представлена. После этого меня зачислили на должность методиста учебной части и стали выплачивать зарплату. Я по-прежнему вела свои занятия и выполняла некоторую работу в учебной части. Заведовал ею Бителев. Под его началом в ту зиму работали уже два беременных методиста. Я стала третьим. Сроки беременности были разные. У меня —
В апреле 1952-го года я благополучно защитила свою кандидатскую диссертацию об Иване Вазове. На заседании Совета присутствовали научные сотрудники из института славяноведения Академии наук, среди них Виталий Иванович Злыднев, который тоже писал диссертацию о Вазове, но пока ещё он её не закончил. Пришел послушать мою защиту. Здесь мы с ним и познакомились, а с его женой — Таней Поповой, окончившей славянское отделение филфака МГУ в один год со мной, мы были знакомы ещё студентками.
Пришли на защиту и мои родители. Мне было их жаль: они волновались, а Павел Иванович едва перенес ситуацию, связанную с заданными мне вопросами, ответы на некоторые из которых было нелегко знать. Самым нелепым вопросом был вопрос о том, как связано творчество Вазова с литературой социалистического реализма. Задан он был профессором кафедры советской литературы. Он выразил сожаление, услышав ответ об отсутствии таких связей, но был удовлетворен подтверждением народности творчества Вазова. Роман «Под игом» пробудил некоторую заинтересованность деятельностью болгарского классика. Члены Совета проголосовали за присуждение мне ученой степени кандидата филологических наук единогласно.
Ранней весной у методиста учебной части Евгении Алексеевны родился сын. В июне Таня Крылова произвела на свет мальчика. В самой начале сентября у меня родилась дочь.
38
Это самое важное событие в моей жизни произошло 3 сентября 1952 года в 19 часов 40 минут вечера в родильном доме близ Никитской площади, в Леонтьевском переулке, куда на рассвете доставил меня муж.
Накануне я провела день, сидя дома, подшивая пеленки и читая случайно попавшую под руку книгу. Ею оказался только что опубликованный роман Николая Вирты «Вечерний звон». Не то чтобы обращение к этому произведению было вызвано интересом к творчеству его создателя, не то чтобы тема этого романа была мне интересна, просто начала перелистывать страницы этой книги, а потом без особого напряжения заметила, что все в ней напоминает мне нечто хорошо знакомое, давно известное. Каждая глава прямо перекликалась с разделами и параграфами «Краткого курса истории ВКП(б)», проштудированного нами в университете, а затем снова повторенного на занятиях в аспирантские годы. В «Вечернем звоне» речь шла о судьбах русского крестьянства в начале XX века, и вырисовывались эти судьбы в соответствии с тем, как представлены они в «Кратком курсе». Читать роман Вирты начала я к вечеру, а в восемь часов вечера почувствовала резь в боку, потом внизу живота. Прилегла, уснула, но проснулась, очнулась от сна, в котором привиделась мне деревня со всеми её бедствующими жителями, описанными Николаем Виртой в том самом ракурсе и в той же тональности, как и в упомянутом курсе. Начались схватки, вызвали такси и поехали в Леонтьевский переулок.
В этом роддоме год назад Майя Кавтарадзе родила своего первенца Малхаза. Мы ходили к ней с Зайкой в те дни, когда она там лежала, передавали цветы. Здесь же появилась на свет моя сестра Марина семнадцать лет назад. Это был старый московский роддом. Сюда и приехали. Часов в пять утра, после осмотра врача, направили меня на второй этаж в предродовую палату. Направить-то направили, но подходящей больничной одежды, а точнее, просто рубашки не оказалось. Нашла нянечка только короткую, едва прикрывавшую живот, но зато очень широкую рубаху. В ней я и двинулась по коридорам и лестницам, стыдясь своей наготы, прикрыта грудь и часть живота. В таком виде вошла я в большую палату, где ожидали своего часа десятка полтора женщин. Некоторые стонали, некоторые корчились от схваток. Сестра указала мне на пустую кровать. Здесь и провела я под простыней целый день. То засыпала, то просыпалась от наплывавшей, потом несколько отпускавшей боли. Принесли завтрак. Кто был в состоянии есть, тот ел. Но большинство и смотреть на тарелки с гречневой кашей были не в состоянии. Я свою кашу съела. Уснула на некоторое время, заставила себя уснуть, чтобы отключиться, пока ещё могла, от всего окружающего. Но схватки усиливались, и часам к пяти вечера переместили меня в палату, где врачи принимали роды. Дико кричала, вопила одна из рожениц, а потом раздался тонкий писк младенца. Наступила моя очередь. Женщина-врач посоветовала не извиваться от боли, а кричать. Я изо всех сил старалась сдерживаться, не кричать, но потом завопила, заорала, как и та, которая только что замолкла, произведя на свет своего ребенка.
Роды были непродолжительны Вот уже в руках сестры корчится что-то красное, пищит, дергает ручками. Слышу слово «девочка». Какое счастье, что она уже есть, а боли кончились. Как мало сил. Даже голову повернуть трудно. Но я её вижу, я слышу.
В тот день — 3 сентября — в роддоме в Леонтьевском переулке родились четырнадцать младенцев. Тринадцать мальчиков и одна девочка. Она весила три килограмма пятьсот граммов и была длиной в пятьдесят два сантиметра.
Рано утром 4 сентября медсестра и нянечка препроводили меня в постродовую палату. Она оказалась двухместной, с окном на Леонтьевский переулок. На второй кровати лежала совсем молоденькая девочка лет семнадцати, оказавшаяся здесь накануне. Сил разговаривать не было. Хотелось спать. Хотелось видеть своего ребенка, ко сказали, что принесут его только не следующий день. Принесут кормить. Предвкушая эту встречу, я уснула.
Сверток с моей дочерью оказался совсем маленьким. Глазки закрыты, но ротик открылся сразу же, как только
Через неделю можно было ехать домой. Встречать нас пришли Костя с букетом цветов и Марина. Ребеночка провожавшая няня передала в руки отца, чемодан с пеленками и разного рода вещичками взяла Марина, и мы направились к ожидавшему у дверей такси. На выходе встретились с входившей в роддом Анной Константиновной Айн — преподавательницей английского языка, у которой я училась в университете. Она пришла передать записку лежащей в роддоме дочери. Анна Константиновна оказалась первым человеком из внешнего мира (помимо нас, самых ей близких), с которым встретилась вступающая в жизнь моя дочка.
Доехали до Горбатки. Ведь совсем недавно тот же самый путь — по Новинскому, Садовой, улице Герцена, через Никитскую площадь, в Леонтьевский переулок проехала я, направляясь в больницу. Теперь двигались по нему же, но в обратном направлении. Однако все оказалось иным, и своё место в этом новом мире ощущалось иначе.
Костя бережно нес сверток с младенцем через двор. Из окон смотрели соседи, улыбаясь нам. Мы с Мариной вслед за ним поднимались на второй этаж И только войдя в квартиру, вспомнила я о чемодане, оставленном в багажнике такси. Там были не только пеленки, но и выданные в роддоме документы — «паспорт младенца» со всеми необходимыми для представления в районную детскую консультацию сведениями. Он был нужен. Надежды на то, что шофер вернет случайно увезенный и совсем бесполезный для него чемодан, оказались напрасными. Он не приехал на днем, ни вечером, ни на следующий день. Пришлось добывать дубликат паспорта новорожденного.
В маленькой комнатке на Горбатке уже стояла кроватка для девочки, у которой пока ещё не было имени. Его выбирали почти целый месяц. Сначала пытались называть её Ольгой. Почему-то не получалось, хотя нам это имя нравилось. Потом была целая неделя простоя: ребенка никак не называли. Имя Мария тоже не подошло. Остановились на Анне. В метрике записали: Анна Константиновна Михальская.
39
И потекла новая жизнь… Первая прогулка во дворе. Ребенок в новенькой желтой коляске, освещающей, подобно солнцу, все как будто бы знакомое и вместе с тем смотрящееся теперь совсем по-новому горбатковское окружение: садик с яблоней и кустами сирени, скамейка и врытый в землю деревянный стол, сараи, каменная стена, отделяющая наш двор от огурцовского. Из окон смотрят во двор соседи, приветствуют нас, выглядывая из форточки. Вот доктор Проскуряков, забежавший навестить одну из своих жен — Валентину Михайловну, помахал нам рукой из своего бывшего кабинета на втором этаже; вот Сергунькина мать смотрит из окна на первом этаже, наша квартирная соседка Наталья высунулась из широко распахнутого ею окошка и дает совет не задерживаться слишком долго на первый раз во дворе, а поскорее возвращаться домой. Она-то уж знает, как обращаться с детьми, вырастила пятерых, хотя сама с ними никогда не гуляла. Те, кто проходят мимо, поздравляют, желают здоровья новорожденной жительнице нашего дома.
На следующий день едем уже по переулку в сторону Горбатого моста, а через неделю гуляем в Шмитовском парке. Здесь большая клумба с отцветшими астрами. Вокруг неё объезжаем несколько раз и направляемся по липовой аллее к пруду. Торопиться некуда: гулять надо не меньше двух часов. Анечка открывает глаза, смотрит на небо, на облака. Я смотрю на нее. Очень тихо здесь под старыми деревьями. Спокойно. К двенадцати надо возвращаться домой. Весь день расписан по часам: когда ребенка надо кормить, когда должен он спать, когда следует его мыть и снова кормить и укладывать в кровать. Греть воду, кипятить пеленки приходится тёте Маше на двух керосинках. Газ будет в наших домах только через год Сушить белье в тесной кухне можно лишь ночью, а днем пеленки развешиваем на веревке во дворе, и они развеваются на ветру между волейбольной площадкой и сараями. Все налажено, и уже за первый месяц Аночка подросла, в весе прибавила, спит спокойно, ест охотно. Но только месяц нам пришлось пожить с ней спокойно, хотя послеродовый декретный отпуск давали на два месяца. На работу пришлось выйти раньше. Судебное разбирательство по вопросу об увольнении Демешкан завершилось победой администрации, и Елена Борисовна вынуждена была покинуть институт, а меня срочно призвали читать принадлежавшие ей раньше лекционные курсы. Самый главный из них — курс зарубежной литературы XX века, к чтению которого я и приступила, боясь потерять предоставляемую мне теперь должность ассистента на кафедре. К трем прежним факультетам прибавился четвертый, самый важный для филолога факультет русского языка и литературы — филологический факультет. К тому же читался этот курс старшекурсникам: начинался на четвертом и завершался на пятом году обучения Готовиться приходилось много. Теперь во время утренних прогулок я уже не смотрела на опадавшие с деревьев осенние листья, не созерцала отражение облаков в озере, а уткнувшись в книги, проводила положенное время возле коляски со спящим младенцем. Книги перед выездом на прогулку загружались в коляску, иногда приходилось захватывать необходимые словари и справочную литературу, и только после этого мы отправлялись в путь.
Но если в прошлом году все висело на волоске и меня все время отстраняли от любимого дела, и только фанатическая преданность ему заставляла меня снова и снова входить в аудиторию со своими лекциями на самые разные темы, то теперь меня просили читать лекции, и не только в пединституте, но и в МГУ на филфаке. В середине октября к нам домой прибыла небольшая делегация из трёх человек, сообщивших, что на славянской отделении филфака МГУ необходимо прочитать курс истории болгарской литературы, а в болгарской группе нужен спецкурс по той теме, которую я могу предложить сама, но спецкурс обязательно должен начаться в первом семестре, а завершиться в конце второго семестра. Спецкурс будет сочетаться со спецсеминаром, так как студентам нужно писать курсовые работы по болгарской литературе и готовиться к написанию дипломных работ. Кафедра просит меня согласиться на это и ждет моего появления в университете на следующей неделе, на своём заседании, где я и смогу узнать расписание занятий. Кафедра славянских литератур готова принять меня на полную ставку, так как нагрузки хватает, а вскоре её будет ещё больше.