Течёт река…

Михальская Нина Павловна

Самым укромным местом в институте было находившееся в подвале книгохранилище, где я и проводила многие часы с разрешения его хранительницы Наталии Николаевны Гофман. Спускаюсь вниз по винтовой каменной лестнице, выстукиваю условный пароль, тяжёлая железная дверь открывается, Наталья Николаевна впускает в свою обитель.

В этом подземном царстве хранятся сокровища. На образующих целые аллеи полках стоят журналы 20-х-50-х годов, книги на иностранных языках — немецком, итальянском, английском, французском. Хожу вдоль полок, могу оставаться здесь хоть целый день, если есть время. Наталья Николаевна или сидит за своим рабочим столиком у двери, или уходит по своим делам, запирая меня в подвале. Вот журналы «Иностранная литература» начала 30-х Здесь переводы из джойсовского «Улисса». Вот его стихи из сборника «Камерная музыка». Вот в зеленом переплете небольшого формата книжечка — «Дублинцы». В университетских лекциях нам никогда не говорили о Джойсе, даже имени его не упоминали. Ни в одном из учебников о нём тоже ничего не написано. И вот только теперь — в осенние дни 60-го года — состоялось моё знакомство с ним в подвале дома № 1 на Малой Пироговской улице.

Удивительное событие произошло вскоре после этого. Как сейчас помню: в тот октябрьский день шел дождь, у меня был трехчасовый перерыв между занятиями на двух факультетах, и домой я не пошла,

спустилась в подвал. На теперь уже хорошо знакомых полках стоят английские романы. Уже каждый побывал в моих руках, но вдруг замечаю книгу в синем переплете, определить которую не могу: прежде как будто бы её не видела. Беру, открываю и начинаю читать с середины. Текст завораживает, не отпускает, время останавливается и вместе с тем движется, охватывая годы, десятилетия в жизни нескольких поколений. Роман называется «Годы». Его автор — Вирджиния Вулф. Его никогда не переводили на русский язык. О Вирджинии Вулф я ничего не читала. От конца книги перехожу к началу, но надо уже уходить на занятия, о чем мне и напоминает Наталья Николаевна, чей рабочий день подходит к концу. Она сама предложила взять мне книгу домой на субботу и воскресенье, а утром в понедельник вернуть. Это было прекрасно! Вечерняя лекция кончилась в 19:20. Вышла из аудитории. У деканата перед расписанием стоит Костя и внимательно всматривается в него, изучает. Так бывало и прежде, но теперь его бдительность возросла: он хочет знать, не совпадают, мои лекционные дни и часы занятий с лекциями Б.И. Пуришева. Его побуждают к этому вспышки ревности. В последнее время они участились. Домой идем вместе. Ни в субботу, ни в воскресенье дочитать роман «Годы», а вернее перечитать его от начала и до конца, мне не пришлось. Зато пришлось выслушать сетования на то, что теперь, когда Костя закончил наконец-то своё обучение в МГУ, мне следовало бы уделять ему больше внимания, а потому в свободные дни надо хоть куда-нибудь да сходить всем вместе. В эту субботу к нам пришла Ира, и мы все отправились в Зоопарк, а на следующий день — в Парк культуры и Нескучный сад, где катались на каруселях и на лодке в пруду. С утра в понедельник «Годы» были дочитаны в подземелье, вскоре в одном из журналов «Иностранной литературы» за 1941 год я обнаружила статью Линдсея, написанную о скончавшейся английской писательнице Вирджинии Вулф, что, несколько прояснив её образ, побудило к поискам новых сведений об авторе заинтересовавшего меня романа.

45

В эту зиму мы все болели. Грипп охватывал каждого в нашей семье одного за другим. Все началось с Анюты, за ней последовали мы с Костей, на Горбатке плохо было с отцом, мама тоже перенесла простуду, удивительным было и то, что даже Мария Андреевна оказалась сраженной гриппом. До этого никто из нас не помнил, чтобы тётя Маша болела или хотя бы жаловалась на недомогания. А Ира даже попала в больницу, очень сильно замерзнув во время занятий физкультурой— это были лыжи, необходимую норму по бегу на которых ей, как и другим студентам, пришлось сдавать. Застудив придатки, она оказалась в гинекологическом отделении больницы на Радищевской улице, куда я ходила, передавая ей фрукты. Однако выписали её очень скоро, и все обошлось. Теперь она редко заходила к нам, да и времени ни у кото не было. Все учились, учили, готовились к занятиям, проводили занятия, выполняли уроки, водили на уроки. Жизнь шла своим чередом.

Весной, в марте, в наш институт приехала группа английских студентов на стажировку. Две недели они должны были провести в Москве, две в Ленинграде. Поселили англичан в гостинице «Бухарест», занятия проводились в Гавриковом переулке близ метро «Красносельская», где находился факультет иностранных языков. Стажеры эти специализировались в русском языке, изучение которого в те годы становилось все более интенсивным на Западе. Меня вместе с одной преподавательницей английского языка (ее звали Лидия Павловна) прикрепили к этой группе англичан как организаторов их досуга и в помощь передвижению по Москве. К утреннему завтраку надо было приходить в «Бухарест», завтракать вместе со стажерами, потом ехали на занятия, возвращались к обеду, называвшемуся теперь «ланчей», снова в гостиницу, а во второй половине дня, после пятичасового чая, отправлялись то в театр, то в поездку на автобусе по Москве. Иногда среди дня, нарушая ритуал чаепития, вернее, перенося его куда-то в другое место, отправлялись в музей. В субботу ездили в Загорск, в один из воскресных дней в Ясную поляну. Среди стажеров были студенты лондонского университета («Славоник скул», о которой услышала я тогда впервые), а также и из других университетских городов — из Лидса, Ливерпуля, Манчестера. Сопровождали их два преподавателя — мужчина и женщина по имени мисс Мёрфи. Она преподавала историю Англии в одном из колледжей в Брайтоне, куда любезно пригласила меня заезжать, подарив свою книгу о Пипсе и его дневниках.

Первый раз в жизни я видела англичан столь близко и общалась с ними. Начитавшись английских романов викторианской эпохи (впрочем, тогда мы говорили не о «викторианской Англии», а об Англии XIX века), хорошо зная о том, что было после смерти королевы Виктории по «Саге о Форсайтах» Голсуорси и по его же роману «Конец главы», я составила некоторое представление об «английском образе жизни» и «английском характере». Оно было подкреплено знакомством с некоторыми другими произведениями, среди которых в нашей стране в то время были весьма популярны романы Моэма, Олдингтона и Олдриджа. Живые англичане оказались не такими, как я думала. Они были веселыми, шумными студентами, людьми с хорошим аппетитом, легко справлявшимися с любыми блюдами, которыми их потчевали в гостинице. Они охотно съедали весь хлеб и сдобные булки, не чинясь, просили добавки к съеденному, не скрывая говорили, что занятиям предпочитают свободное времяпрепровождение, по залам музеев носились со скоростью метеоров, интересовались кафе и закусочными, им нравилось московское мороженое, они восхищались дешевизной московского транспорта, московским метро, в котором за низкую плату можно ехать в самый дальний конец города, они с удовольствием танцевали и пели по вечерам. Некоторые хорошо говорили по-русски, но очень немногие; однако всем хотелось слушать русскую речь, в почти все охотно вступали в разговор. Москва оказалась для них городом во многих отношениях неожиданным. До приезда сюда она представлялась им гораздо более патриархальной, не столь большой и шумной, не такой многолюдной. Впрочем, за несколько дней судить о пришельцах с Британских островов было, разумеется, трудно. Тем не менее, эта встреча произошла, став одним из подготовительных этапов перед предполагаемой, но все же пока мало реальной поездкой в Англию.

Шло время, но никаких очевидных признаков того, что такая поездка может состояться, не обнаруживалось. Зато все более странным становилось поведение мужа: теперь он был просто обуреваем ревнивыми подозрениями и стремлением выявить

аморальность моих скрываемых от него и всех окружающих намерений. К тому же он демонстративно заявил о своём нежелании видеть у нас в доме любых посторонних людей, и в том числе Иру. Он не хотел, чтобы она у нас бывала, не хотел, чтобы я откликалась на её телефонные звонки, сам старался во всех случаях подходить к телефону. Хорошо зная моё расписание, он часто поджидал меня возле института, а иногда сопровождал меня даже в продуктовые магазины и в булочную, утверждая, что всякое может случиться с одиноко идущей по вечерней улице женщиной. Ночами он вновь стал беспокоен, снова мучили его тяжёлые сны и кошмары, днем он часто был раздражителен. В мае сообщили, что мне надо прийти в министерство высшего образования, находившееся на Рождественке, в иностранный отдел. Началось оформление для включения в группу по обмену специалистами с Великобританией. Заполнялись анкеты, было проведено спецсобеседование с работником иностранного отдела, с работником «первого отдела» нашего института Иваном Прохоровичем, дававшим рекомендации по поведению за рубежом и советы по активизации бдительности при общении с иностранцами. Затем через некоторое время, пройдя утверждение в райкоме партии, я должна была прийти для собеседования с работником ЦК КПСС на улицу Куйбышева. Не помню точно, в какой это было день, но помню, что когда ехала к центру в метро, то стало известно о закрытии выходов на площади Дзержинского, на площади Ногина. На площадь Революции выход до часа дня был открыт. Мне надо было успеть к часу тридцати. Площадь оказалась запруженной народом. Встречали его триумфальной поездки за границу Юрия Гагарина, совершившего год назад полет в космос. Проходы к улице Куйбышева были перекрыты. Я металась, натыкаясь на каждом шагу на милиционеров, охранявших порядок, спрашивала, как мне быть. Отвечали. «Проход будет открыт через час». Всё срывалось, в Англию я не попаду, не явившись в нужное место в назначенное время. Я стояла перед очередным заграждением и, кажется, плакала. Вдруг вижу, один из милиционеров мне подмигнул, я подошла, и он велел мне следовать за ним. сказав это строгим голосом. Я поднырнула под заградительный трос и пошла за ним. Он вывел меня к улице за вестибюль станции метро и показал, куда надо идти дальше. Нужное здание оказалось близко. Дежурный пропустил, найдя мою фамилию в списке, сверил её с партбилетом. Собеседование состоялось точно в назначенное время. Когда я шла обратно к метро, народ с площади Революции начал расходиться, ожидавшиеся машины с Гагариным и его сопровождающими проехали. Можно было беспрепятственно пройти к Кузнецкому мосту, а затем на Рождественку в Министерство, где инструктор иностранного отдела сказал, что теперь всю группу соберут в начале сентября и все необходимое сообщат своевременно через институт.

Летом мы с Костей и Анютой жили на даче в деревне Гигирево в четырнадцати верстах от Звенигорода. Жили в одном доме с семьей Злыдневых, с которыми познакомились и благодаря нашим детям сблизились. С женой Злыднева Таней Поповой мы учились на одном курсе в МГУ, она была студенткой сербской группы славянского отделения. Потом мы встретились в Доме ученых, куда она водила свою дочку Наташу, а я Анюту в группу французского языка, когда им было по 5–6 лет. Виталий Иванович Злыднев был научным сотрудником Института славяноведения Академии наук и знатоком Ивана Вазова, о котором была написана его диссертация, а теперь он занимался русско-болгарскими литературными связями. Злыдневы уже не первый год снимали дом в Гигиреве и предложили нам снять в этом же доме большую застекленную террасу, что мы и сделали. Лес — совсем рядом, река тоже. Место красивое. Дом стоит на краю деревни, перед домом — луг. До станции Звенигород ходит автобус от ворот на территорию большого дома отдыха, отстоящего от деревни метров на триста Все удобно. Грибов и ягод в лесу вдоволь. Только собирай. Вето на Ирины посещения было милостиво снято, и летом она приезжала к нам.

И вот уже сентябрь. Начался новый 1961/62 учебный год. Это был уже одиннадцатый год моей преподавательской работы на кафедре. Уже давно я стала доцентом и научным руководителем аспиранток Мария Евгеньевна активно содействовала этому. Теперь к нашей кафедре присоединили преподавателей из закрывшегося Городского пединститута. Их было трое — все они были доцентами и кандидатами наук — Клавдия Сергеевна Протасова, специалист по немецкой литературе, до этого заведовала кафедрой в Городском пединституте; Юрий Михайлович Кондратьев занимался английской литературой. И ещё была доцент Гедымин, посвятившая себя литературе Франции, однако проработала она на нашей кафедре совсем недолго из-за болезни. Кроме того, как уже говорилось ранее, в наших рядах находилась Надежда Алексеевна Тимофеева. Профессорами были Б.И. Пуришев и М.Е. Елизарова. На время моего отъезда в Англию предполагалось на ближайший год пригласить Магду Гритчук, а несколько позднее начала работать здесь же Галина Николаевна Храповицкая, специализировавшаяся в сфере скандинавистики. Пока она была аспиранткой Марии Евгеньевны и писала об Ибсене. Некоторое работала на кафедре Татьяна Сергеевна Крылова.

Аспирантов было довольно много, а потому руководителями их назначались не только профессора, но и доценты. Моим первым аспирантом стал сибиряк Постнов. Он приехал из Новосибирска с тем, чтобы написать в Москве диссертацию о романах Драйзера. Некоторые разделы уже были написаны, но, как выяснилось, кроме самих романов, ни одной книги о Драйзере он не читал и читать не собирался, полагая, что самостоятельный подход к делу — самое важное. Был он почти моим ровесником, человеком умным и опытным; тратить время на «ознакомление с чужими мыслями», как он говорил, ему не хотелось, хотя все же пришлось, что потребовало от меня больших усилий. Диссертацию написал за положенный срок, все экзамены сдал, защита прошла успешно. Американской литературой, вернувшись в родные места, Постнов больше не занимался, но многое сделал в изучении творчества писателей-сибиряков, работая в Сибирском отделении Академии Наук. Приходили от него письма, написанные крупным, четким, уверенным почерком.

Меня назначали руководителем тех аспирантов, чьи темы не интересовали старших преподавателей кафедры Правда, все они были связаны с литературой XX века, хотя и не всегда. Валерий Агриколянский занимался польской литературой, поэзией Юлиуша Словацкого. Прибывший из далекого Лесосибирска Александр Яковлевич Плаксин писал о болгарском писателе Андрее Гуляшки. Потом он стал ректором Лесосибирского пединститута, а затем вернулся в свою родную Ульяновскую область на должность проректора по учебной работе Ульяновского пединститута. Зоя Ивановна Кирнозе, дружба с которой сохранилась на долгие годы, вплоть до настоящего времени, была увлечена Мартеном дю Гаром, Грета Ионкис — Олдингтоном. Приехавшая из Ташкента Олеся Пустовойт начала, но не кончила работу о памфлетах Марка Твена. Она не смогла кончить её потому, что на первом курсе вышла замуж, в начале второго у неё родился ребенок, в начале третьего года пребывания в аспирантуре она произвела на свет двойню. Со всеми остальными моими ранними аспирантами все обстояло благополучно.