Техник-ас
Шрифт:
Потеряв моментально двоих, немцы занервничали и, пытаясь оторваться по прямой, прибавили газу. Для одного из них это кончилось печально: его самолёт резко клюнул носом и понёсся навстречу земле. Понятно, превысил допустимую скорость, и его затянуло в пикирование. Последнего, четвёртого немца расстрелял Марк.
Довелось подраться и со 109-ми «мессерами». Как говорится, против русской кувалды они не пляшут. Из встреченной нами шестёрки немцев уйти удалось лишь одному, да и то потому, что у нас топливо заканчивалось. Марк записал на свой счёт двух, и я – трёх фрицев.
По возвращении с фронта засели за написание рапортов. Да, писанины у испытателей очень много. Высказали и свои замечания, и предложения. По результатам фронтовых испытаний нас с Марком наградили орденами Красного Знамени. Их у меня теперь аж шесть штук.
Почти сразу приступили к подготовке к испытаниям опытного двухмоторного истребителя-перехватчика Сухого – Су-9. Я всё время порывался назвать его «Грачом», уж очень он внешне напоминал Су-25 из будущего. И нам с Марком предстояло, что называется, поставить его на крыло. Впрочем, как и всю реактивную авиацию в целом.
– Извините, товарищ подполковник, разрешите присесть.
Мужчина, уже в годах, отвлёк меня от воспоминаний. Правый пустой рукав пиджака был заправлен в карман.
– Да, пожалуйста, – приглашающе кивнул я.
Так-то вагончик был полупустой. Очевидно, ему просто захотелось поговорить. Я уже был научен хоть и не горьким, но всё же опытом и поэтому не снимал кожаную куртку, хотя и было немного жарковато. Очень уж по-разному народ реагировал на мой иконостас на гимнастёрке: либо буквально начинали качать на руках, либо просто боялись подойти, словно я небожитель какой.
– Где вас так? – кивнул я на пустой рукав.
– Это ещё в сорок первом под Киевом. Выжил, можно сказать, чудом. Танкист я. Наводчик. Старший сержант Назаров Михаил Константинович, стало быть. Подбили нас, и из всего экипажа только я и смог выбраться. Мне руку раздробило, а ребята так и сгорели. Я тоже думал, что всё, отбегался, да хороший хирург попался, вытащил с того света. По госпиталям повалялся, а потом комиссовали меня, вернулся домой. Так с тех пор в Белорецке на сталепроволочном заводе работаю кладовщиком. А сейчас вот к дочке погостить ездил. Отпуск, стало быть, мне дали. А дочка у меня в Челябинске живёт. Замуж вышла. Зять у меня в уголовном розыске работает. А вы, товарищ подполковник, извините, в Тирлян или к нам, в Белорецк?
– В Белорецк, Михаил Константинович. Семья у меня там.
– Енто хто это? – не выдержала бабулька, сидевшая чуть подальше и внимательно прислушивающаяся к нашему разговору. – Я усех знаю, а тебя, милок, что-то не припомню.
– Так я не местный. Мою жену с дочкой сюда из Ленинграда эвакуировали. Вот еду их забирать.
– А жана-то чья будет? Можа, я её знаю?
– Светлана Копьёва. Она в машбюро на металлургическом заводе работает.
– Так знаю я её. Поди все у нас в Белорецке её знают. У неё же муж трижды Герой. Сказывали, что без вести пропал. Так… – Бабулька на миг замолчала. – Ох, так ежели… Ох ты ж, пресвятая Богородица, – перекрестилась она, – так значица… Господи… Так это ты, что
– Ну, получается, что так, – невольно улыбнулся я. Недолго моё инкогнито сохранялось.
Паровозик бодренько пробежал по рельсам, уложенным на берегу реки Белой, у самой кромки воды, и, вкатившись в ворота, замер, устало пыхтя паром, у небольшого перрона станции, расположенной прямо на территории сталепроволочного завода.
Я подхватил чемодан с гостинцами, закинул на плечо вещмешок и в сопровождении Михаила Константинович вышел из вагончика. Бабулька-попутчица всё сокрушалась, что не может меня проводить. Ей надо было ехать дальше, до станции Нура, а с собой были ещё два большущих баула.
Мы прошли по территории завода, и Назаров подробно рассказывал о расположенных здесь цехах. С удивлением узнал, что именно здесь, в Белорецке, выпускается пружинная проволока, из которой изготовлялись боевые пружины для всего автоматического оружия нашей армии.
Мы вышли из проходной и оказались на берегу красивого большого пруда, на противоположной стороне которого на горе стояли дома. Верхнее селение, как сказал мой попутчик. Через пруд был проложен длинный деревянный пешеходный мост – метров пятьсот длиной, не меньше. На середине моста я невольно остановился и замер, глядя по сторонам. Да, места красивейшие.
Мы поднялись по ступеням деревянной лестницы на гору, и я вновь замер, обернувшись. Да тут, куда ни кинь взгляд, везде красота, а воздух, наполненный идущей от воды свежестью и смешанный с ароматом соснового леса, буквально пьянил.
Так и проводил меня Михаил Константинович до дома, где живут мои роднульки. Мы уже подходили, когда ноги вдруг перестали слушаться меня. Я невольно замедлил шаг. А вдруг не примут? Ведь времени с нашей последней встречи прошло очень и очень много, а произошло за этот период очень и очень многое.
– Ты чего, Илья Андреевич? – удивлённо оглянулся Назаров.
– Что-то волнуюсь я, Константиныч. Немцев бил, так не переживал, а тут аж поджилки трясутся.
– Знакомое дело, – усмехнулся он. – Я точно так же после госпиталя к дому своему подходил. Всё боялся, что не примут меня, однорукого инвалида. А тебе-то чего бояться? Ты молодой, здоровый, полный сил. Герой, каких больше и не сыскать. Ступай и не думай о всякой ерунде. Чай заждались тебя уже.
Первой, кого я увидел из-за невысокого деревянного заборчика, была Катюшка. Она весело играла во дворе с другими детьми. Вдруг она замерла и резко оглянулась в мою сторону. Мгновение – и вот радостный ураган с визгом и криками:
– Папочка! Папка! Мой папка приехал! – налетает на меня.
Я едва успел скинуть с плеча вещмешок и бросить чемодан, чтобы подхватить на руки мою доченьку. Какая же она стала большая и красивая. И букву «р» научилась выговаривать. Я едва не задохнулся, настолько крепко Катюшка обнимала меня за шею.
Из дома на шум выбежала Светлана. Она на миг замерла, а потом, как-то по-бабьи вскрикнув, сделала один несмелый шаг, потом второй и, наконец, кинулась ко мне в объятия.
– Илья! Илюша! Милый! Родной! Живой!