Техник-ас
Шрифт:
– Пума! – закричал я. – Рита!
Девушка чуть замедлилась, вглядываясь, а потом бросилась ко мне.
– Илья! Живой! А я знала! Я верила!
Рита, не стесняясь присутствующих, порывисто обняла меня. Впрочем, она быстро взяла себя в руки.
– Извините, товарищи! Я младший лейтенант, – (во как!), – госбезопасности Гнатюк. Это действительно гвардии майор Копьёв. Личность его подтверждаю.
– В радиограмме было указано, что прибудут двое, чтобы подтвердить личность, – пришёл в себя от созерцания такой встречи командир отряда.
– Так точно, – ответила Рита. – Второй вот,
Я обернулся и увидел спешащего к нам… Кузьмича.
– Здравия желаю, товарищи! Я старшина Федянин! – откозырял присутствующим Кузьмич. – Здорово, командир!
Он, не стесняясь посторонних, заключил меня в свои медвежьи объятия.
– Здорово, Кузьмич!
Я обнял в ответ близкого мне человека, и слёзы предательски потекли из глаз. И, конечно, едва освободившись от объятий, я не мог не сказать следующую фразу:
– Во, Кузьмич, принимай аппарат. Махнул не глядя! – И я указал рукой на укрытый лапником «мессер».
Эпилог
Маленький, почти игрушечный паровозик тащил такие же маленькие пассажирские вагончики, петляя среди живописных Уральских гор. Да, места здесь и правда красивейшие. Я невольно залюбовался медленно проплывающим за окном пейзажем и как-то незаметно для себя погрузился в воспоминания.
Тогда, в партизанском отряде, от Риты я узнал, что детей из лагеря благополучно смогли вывезти в брянские леса и уже оттуда самолётами переправили через линию фронта. Все бывшие «дружинники» во главе со старшиной Плужниковым остались с партизанами, и о их дальнейшей судьбе ничего не известно.
Немецкий самолёт мы всё же смогли вывезти из-за линии фронта. Две недели потребовалось нам и присланным после первого же рейса транспортника в тыл пяти техникам, чтобы разобрать его на части. Первым рейсом мы отправили один из двигателей, который сняли вместе с Кузьмичом и помощниками из числа партизан. Ох и намучились мы с ним – и с разборкой, и с погрузкой.
Зато потом началось форменное светопреставление. Обратно ЛИ-2 привёз и техников, и взвод вооружённых до зубов бойцов. По повадкам – форменные волкодавы, что подтвердила Рита. Также прибыл фотограф, который тщательно фотографировал каждый этап работ. И каждый следующий рейс нам перебрасывали подкрепление. По моим прикидкам, никак не меньше батальона, с парой пулемётов ДШК и миномётной батареей.
Партизаны слегка обалдели от такого авангардизма командования. Зато прониклись важностью момента и с ещё большим энтузиазмом помогали нам.
С последним рейсом меня вежливо, но достаточно решительно посадили в самолёт вместе с техниками, Кузьмичом, Ритой и тремя бойцами в качестве конвоя. Нет, я не питал особых иллюзий и, в принципе, знал, что последует далее.
Арестовали меня, едва открылась дверца севшего на Центральном аэродроме в Москве самолёта. А потом были три месяца, проведённые в камере внутренней тюрьмы на площади Дзержинского. В первый же день я попросил побольше бумаги и самым тщательным образом, вспоминая даже малейшие детали, описал всё, что со мной происходило – с момента того самого последнего вылета на сопровождение транспортника с пленённым Гудерианом и до момента ареста на аэродроме.
А потом были допросы – почти каждый день, а иногда
Ко всему происходящему со мной я относился с пониманием и без обид. Я прекрасно понимал, что с распростёртыми объятиями меня никто встречать не будет, но кое-что по-настоящему вывело меня из себя.
На одном из допросов передо мной молча выложили в ряд фотографии, на которых я был с Нойманом. Причём сделаны они были с такого ракурса, что казалось, мы ведём дружескую беседу. Да и не выглядел я на них чем-то недовольным, а даже вполне наоборот – был ухожен, одет в добротный костюм и стоял рядом с автомобилем.
И передали эти фото не кто-нибудь, а англичане. Кроме того, они передали письмо полковника Оуэна из лагеря, пришедшее по линии Красного Креста в Англию, в котором он описывает мои встречи с Нойманом. Из его писанины выходило, что я чуть ли не сам просился на службу к немцам и он это лично слышал. И это притом, что я его и в глаза-то не видел, а только слышал о нём от того же Ноймана.
В общем, выбесили меня англы. Я даже решил для себя, что когда выберусь отсюда и получу обратно свои награды, то официально откажусь от рыцарского звания и английских наград, и все их висюльки и меч отправлю обратно, о чём и уведомил ведущего допрос сотрудника.
В камере я тоже не бездельничал, благо в бумаге мне не отказывали. Напрягая память, я писал о всех известных мне достоинствах и недостатках немецкого Ме-262 и о путях их преодоления. Также написал, что копирование этого самолёта нецелесообразно, так как он ещё сырой. Вместо него изобразил что-то похожее на Як-17, который можно изготовить на базе истребителя Як-3, как переходную машину с поршневой на реактивную авиацию. Ну и попытался довольно подробно изобразить что-то похожее на Су-25.
Кроме того, в пояснительной записке я написал о якобы разговоре с Нойманом, в котором он упомянул о разработках в Англии двигателей Rolls-Royce Nene с предполагаемой тягой значительно большей, чем установленные на Ме-262. Под него я набросал эскиз МиГ-15. Все свои записи я сразу же передавал следователям.
Спустя три месяца в один прекрасный день дверь камеры открылась, и мне было сказано выходить. С вещами. Потом был долгий путь по коридорам, пока наконец-то не остановились перед уже знакомой мне дверью. Находящийся за ней секретарь лишь кивнул головой на следующую дверь.
– Проходите, товарищ Копьёв, присаживайтесь, – указал Берия на стоящий ближе к нему стул. – Как ваше самочувствие?
– Спасибо, товарищ нарком, самочувствие отличное, готов хоть сегодня же отправиться на фронт.
Мне и правда не терпелось вновь сесть в кабину истребителя и бить врага. Да и обращение Берии ко мне внушало оптимизм: просто так товарищем он никого называть не будет.
– Это очень хорошо, товарищ Копьёв. Надеюсь, у вас нет никаких обид на то, что вас столько времени продержали в камере?