Техник-ас
Шрифт:
О том, что догонят, я не волновался. Некому. Вот попытаться перехватить вполне могут. Вспоминая всё, что рассказывал мне когда-то владелец такого же самолёта, я аккуратно регулировал подачу топлива. Есть такой недостаток у этого аппарата, впрочем, один из многих, когда при резком изменении подачи топлива происходит срыв пламени. Впрочем, мне подобного удалось избежать. Я набрал высоту десять тысяч, скорость восемьсот километров в час и пошёл на восток.
Увы, но карты не было, так что придётся идти, пока горючее не кончится, а там садиться куда придётся. Линию фронта я в любом
М-да, кабина тут хоть и называется отапливаемой, но в моем костюмчике здесь, мягко говоря, холодновато. Ну да ничего, чуть больше часа потерпеть. О том, что, если удастся благополучно посадить самолёт (на что шансы были невелики), я попаду в настоящую русскую зиму, думать не хотелось.
Пару раз по пути меня пытались обстреливать с земли зенитки и перехватить истребители. Что от первых, что от вторых удалось увернуться. Через час после вылета я начал снижаться: топлива осталось совсем мало, надо искать, куда садиться.
Не знаю, кто мне на небе ворожит, но мне повезло и в этот раз. Среди лесного массива обнаружилась ровная вытянутая площадка, очень похожая на озеро. Прошёлся над ним на малой высоте, примерно прикидывая длину. Получилось чуть больше километра. Маловато, конечно, но сигнализаторы топлива выбора уже не оставляли. Буду садиться.
Разворачиваюсь и сбрасываю скорость, одновременно выпуская шасси. Сломаю так сломаю, всё равно выбор невелик: либо так, либо на брюхо, чего этот аэроплан очень и очень не любит. Притираю машину таким образом, чтобы коснуться поверхности задними колёсами при задранном кверху носе фюзеляжа. Сразу вырубаю двигатели. Похоже, совсем недавно здесь был довольно сильный ветер, потому что, по моим ощущениям, снега было совсем мало. Возможно, его просто выдуло.
Нос начал опускаться, и вот передняя стойка коснулась колесом поверхности. Я всё ждал, что она вот-вот подломится, но этого не произошло. Самолёт бодро так катил навстречу довольно высокой стене из снега. На тормоза шасси вообще никак не реагировали, лишь начало разворачивать. Так, полубоком, я и въехал в сугроб, оказавшийся берегом лесного озера. Правое крыло оторвалось вместе с гондолой двигателя. «Мессер» крутнуло на льду ещё раз, прежде чем он остановился.
– Да! Да! Да! Да! – орал я в кабине от радости.
Вырвался! Долетел! Я смог!
– Так, значит, ты, говоришь, из плена сбежал?
Я сидел за столом в партизанской землянке и пил горячий – ребята, горячий! – чай.
Там, у самолёта, я провёл почти сутки. С большим трудом мне удалось развести костёр. Вот только в своём костюмчике я всё равно страшно замёрз. Партизаны, примчавшиеся к озеру на звук пролетевшего почти у них над головами странного самолёта, закутали мою бессознательную окоченевшую тушку в тулуп и привезли к себе в отряд. Я только успел сказать, на какой-то миг придя в сознание, чтобы замаскировали самолёт.
Уже здесь, отогревшись и разговорившись с командиром отряда и комиссаром, я понял, что родился даже не в рубашке, а в самом настоящем бронежилете. Стало понятно, почему я вообще смог сесть здесь. А всё очень просто:
– Точно так, сбежал. Из-под самого Берлина. Надо сообщить нашим, что здесь находится новейший немецкий турбореактивный самолёт, пусть пришлют специалистов, чтобы его разобрать и вывезти. Главное – это двигатели. Их необходимо обязательно вывезти за линию фронта, хотя бы один, но лучше оба. Также сообщите, что самолёт доставил гвардии майор Копьёв, позывной Тринадцатый. Думаю, ответить вам должны быстро.
– Экий ты прыткий. – Командир скрутил козью ножку и прикурил от стоящего на столе и чадящего светильника из гильзы от снаряда. – Вот так все и побёгли о тебе сообщать. Ты вообще неясно, кто таков. Документов при тебе нет, да и одет как на свадьбу к председателю. Это что же, в плену теперь немцы так наших одевать начали?
– В плену немцы наших в полосатую робу одевают. И я в такой ходил, пока они не решили меня завербовать. Вот и приодели, вроде как уважение оказали.
– А чего это тебе честь-то такая выпала? С какой такой стати немцы именно тебя вербовать начали?
– Наверное, потому, что я гвардии майор Копьёв, командир тринадцатой гвардейской отдельной истребительной эскадрильи специального назначения. – Я сделал паузу. – Трижды Герой Советского Союза, кавалер ордена Британской империи и произведён их королём в рыцари.
– Ох и горазд ты врать, как я погляжу, – прищурился комиссар. – Тебе годков-то сколько? Когда ты всё это заслужить-то успел?
– Вы отправьте радиограмму, а там всё и увидите.
Спорить было бесполезно, да и понимал я их прекрасно. Валятся тут какие-то с неба прямо на голову, а ты с ними разбирайся.
Прошла неделя. Я почти всё время сидел в землянке, выходя лишь по нужде. К самолёту, когда я сказал, что нужно уже сейчас начать разбирать его на части, меня не пустили.
Наконец в землянку вошёл командир отряда Фёдор Антонович Чухрай.
– Вот, читай, – протянул он мне листок. – Пришла радиограмма с той стороны. Сегодня решится твоя судьба. Ежели чего рассказать хочешь, то говори сейчас. Потом поздно будет.
Я взял листок.
Обеспечить приёмку самолёта. Сигналы прежние. На самолёте прибудут люди, способные опознать вашего гостя. Обеспечить целостность и сохранность как гостя, так и объекта.
– Я всё, что мог, уже сказал, остальное скажу вот им, – кивнул я на листок с радиограммой.
Борт с Большой земли встречали ночью. На расчищенной от снега глади озера разложили кучи хвороста, которые зажгли, заслышав в небе гул моторов транспортника. Едва Ли-2 коснулся шасси поверхности, как костры тут же засыпали снегом.
Я стоял рядом с командиром отряда и комиссаром и ждал, когда транспортник зарулит в нашу сторону. Вот наконец моторы смолкли, и сбоку открылась дверца, из которой тут же выпрыгнула фигура человека. Было что-то неуловимо знакомое в его походке.