Текст ухватил себя за хвост
Шрифт:
Света сейчас не хочет знать ни про Карпа Ивановича, ни про летающего макаронного монстра, ни даже про чудика с дуршлагом на голове, ей край как нужны пассатижи. Потому что Света без пассатижей и Света с пассатижами – это просто две разные Светы. Вернее Света-то та же самая, но пока без пассатижей.
Я бы ей рубанок предложил, но нет у меня рубанка, да и не нужен ей никакой рубанок, ей нужны пассатижи.
Злые языки говорят, что каждый дурак может
Если не дочитали, значит, а ничего это не значит, кроме того, что я как бы и не существую. Для вас, по крайней мере.
Потому что если вы его не читаете, значит, такого писателя как я вы и не знаете. То есть вы меня, может быть, и знаете, но вы даже и не догадываетесь, что я еще и писатель. Но зовут меня вовсе не Антон.
Впрочем, об этом-то вы уж точно догадались, потому что вы же в титры посмотрели, не, не в титры, в выходные данные, еще когда книжку эту покупали, или не покупали, просто она в руки вам попала.
Но это снова ничего не значит, потому что пишу я всё-таки как бы от первого лица, а значит, он это как бы я и есть, в смысле я так себя позиционирую. Или он позиционирует, или мы все вместе это делаем. Зачем я всё это пишу, я не знаю, наверное, это у меня приступ графомании.
Ничего интересного в этом нет, графоманов сейчас пруд пруди, но зачем это надо? Вам этого точно не надо, а мне так и ничего себе, графоманю себе потихонечку, если вы это читаете, значит это вам, наверное, интересно, потому что если не интересно, вы бы и не читали, дураков нет.
Я же не заставляю вас читать из под палки. Тем более что и палки то никакой у меня нет. В помине.
Как жаль, что промчалась эпоха завлабов, как жаль, что настал подполковничий век – спела Нателла Болтянская, и я понял, когда услышал, что она спела именно то, о чем я долго и мучительно ощущал, но не мог даже для себя выразить, как-то оно было эфемерно, на уровне даже не эмоций, просто невыразимой тоски и неудовлетворенности.
Мне подполковники нравятся гораздо меньше, чем полковники. Настоящие. И, конечно, гораздо меньше, чем завлабы. А вот интересно, про человека можно сказать, кто он в душе, подполковник, или завлаб?
Наверное, можно, можно даже определить это по тому, как он разговаривает. А вот если человек настоящий полковник, то тут всё гораздо сложнее. Особенно, если он при этом еще и завлаб.
Вы скажете, что так не бывает? Что что-нибудь уж одно. Из трёх. А у меня есть друг, Валентин Васильевич. Настоящий полковник. И настоящий завлаб. Был. Теперь уже нет, потому что он теперь на пенсии. В смысле в отставке. Потому что настоящие полковники бывают в отставке. Но при этом они остаются настоящими полковниками. И настоящими завлабами.
Вы мне можете, конечно, не поверить, но я вам сейчас расскажу одну страшилку. Вернее ужастик.
Когда-то давно в одном
И из тех, кто вышел рано утром из дома и оказался в определенном районе, умерли тоже как бы не все. Женщины, дети, пенсионеры, и даже кошечки и собачки, которые вышли рано утром из дома и оказались в определенном районе вовсе не умерли и даже нисколько не заболели.
А вот мужчины, способные держать оружие, те, которые состояли в действующем запасе или резерве умерли все. Скоропостижно. Сразу все заболели и умерли. В смысле, те, кто вышел рано утром из дома, и оказался в определенном районе.
Даже те, которые ни в каком запасе не состояли и откосили от армии, всё равно все умерли. Об этом никто не говорил, но все знали. Говорили, в смысле официально говорили, совсем другое, но всё равно все знали.
Вы это тоже знаете, потому что всю правду всё равно никому никогда не сказали и не скажут, но всё равно все всё знают.
Так вот, мой друг, Валентин Васильевич, как раз и есть тот самый настоящий полковник и настоящий завлаб. Нет, не тот, который все умерли, и даже больше того, когда все умерли, мы с ним, слава богу, рано утром в том районе не оказались, хотя могли, мы с ним тогда только-только дипломы защищали.
Потом его распределили в ту самую лабораторию, и уже там он впоследствии стал настоящий полковник и настоящий завлаб.
Но об этом никто нигде и никогда не говорит. И не спрашивает.
Я тоже никогда не спрашиваю Валентина Васильевича. Потому что он всё равно ничего мне не скажет. Потому что нельзя. Даже если бы было можно, я бы всё равно не стал спрашивать. Потому что я понимаю.
Вы тоже понимаете, что на самом деле Валентин Васильевич совсем никакой не Валентин Васильевич, и на самом деле нет никакой лаборатории и никакого очень большого города и вообще я вам ничего не говорил. Потому что если придут серьёзные ребята, ну вы поняли.
Вы и без меня всё поняли и про серьёзных ребят, и про большой город, и про настоящего полковника, потому что вы всё и так всегда понимаете.
В мире существуют только идеи, и художник должен выразить их абстрактную сущность, предметы же – лишь внешние знаки этих идей. Очень, однако, это не простое дело, понять суть идеи. Сформулировать, проговорить идею, хотя бы и просто обозначить.
Художники на это не способны. Им проще ухватить идею, почувствовать, и передать. Потому что идеи носятся в воздухе. В воздухе, вообще, много чего носится, но мы об этом не будем, мы сейчас про идеи. И про художников.
Это же так говорится, что художника каждый обидеть может. Это как раз и означает, что художник – он, как бы существо ранимое, тонкокожее, как бы.
Так им, художникам, как бы удобнее. Это, однако, никакого отношения к идеям не имеет. Идеи – сами по себе, художники – сами по себе.