Телефон звонит по ночам
Шрифт:
Угаров, начальник подземного участка, мимо проходил. Услыхал крики, свернул к дому Стамескиных. В хату вошел, огляделся.
– Ну, кто тут у вас кого порезал? Вроде все живы.
– Костюм Федя бритвой порезал, – сказал отец. А мать причитала, как по покойнику:
– И что же ты, сынок, сделал? Новый костюм, на май купил. Старыми деньгами две тысячи отдал и свадьбу в нем гулял…
– Ты что же, Федя, добро переводишь? – спросил Угаров. А у самого от души отлегло: думал, правда человека порезали. – Ты что своих стариков так пугаешь?
– Чего
Было стыдно людей, что собрались во дворике, вокруг хаты. И немного жалко нового костюма. В этом Федя и себе не хотел сознаться.
– Собирайся, – скомандовал он Таське. – Уйдем отсюда.
– Ты куда, Федя? – испугалась Таська.
– Собирайся, говорю. Как-нибудь проживем.
Поздним вечером пришли они к Басюку, постучались в окно. Басюк слушал радио и мечтал о том, как поедет в Луганск к Зине на новом мотоцикле. Мотоцикл он купил три дня назад и уже почти научился ездить.
Мать и сестренка спали. Басюк постелил Фиделю с Таськой на своей койке, а сам устроился на полу.
Глава двадцать четвертая
– Давно я не бегала на свидания, – сказала Ольга.
Тамара стояла перед зеркалом уже совсем одетая, в белой кружевной блузке и короткой, до колен, ситцевой юбке. Такой наряд шел к ней, белая кофточка оттеняла загар, уже обливший ее шею и щеки.
О, счастливые встречи с молодым лицом своим, отраженным в стекле вагона, в сотнях зеркал и зеркалец, в тихой воде озер! О, счастливые встречи с юным лицом своим, этот блеск глаз, крылатый взлет бровей, волосы, взметенные ветром, темный румянец щек и губ…
Счастливые встречи с самим собой, знакомым и не изведанным до конца, встречи-поединки: «Каков я?», «Это – я?», «Так значит это я?», «Я – такой!»
Так смотрят в зеркало в восемнадцать лет. Но в тридцать смотрят уже по-другому.
Томка выглядела сейчас очень молодо, но все вглядывалась в зеркало, приближала к нему лицо требовательно, чуть тревожно.
– Хорошие духи, – сказала Ольга. – Это что?
– Французские… «Бандит». Такой маленький флакон стоит, как туфли. Возьми, подушись.
– Не сейчас.
– Вчера мы с ним гуляли по дороге на шахту. Нас обогнала какая-то женщина. Наверно, ночной сторож, – вечер был теплый, а она несла свернутую телогрейку. Поздоровалась со Стахом и на меня глянула, вроде мельком. А потом, когда уже вперед прошла, остановилась вдруг и спрашивает: «Станислав Тимофеич! Чи то не жена до вас приехала?..» Стах на меня посмотрел. «А что, говорит, разве похоже?» Ты бы видела, как он на меня посмотрел!..
– Как ты будешь жить? Потом? Когда все кончится?
– Это никогда не кончится. Я теперь точно знаю. Никогда.
– Ты выйдешь за него замуж?!
– Для тебя это единственное представление о любви, – сказала Томка, ее лицо стало злым на мгновение. – Выйти замуж! Но я замужем. У меня хороший муж,
Она расчесывала гребенкой коротко остриженные кудрявые волосы. Она не жалела их и там, где гребень запутывался в кудрях, рвала их с силой, ожесточенно.
– И когда я сказала, что это никогда не кончится, я имела в виду не вечный праздник. А то, что я никогда не буду счастлива…
Ольга смотрела на нее и думала о том, что Томке плохо. Уж скорей бы она уезжала, что ли!..
– Ты наломала дров. Это верно. Но платишь не ты одна. Платит Стах… Майка… Ты о них подумала?
– Стах должен платить на равных. Как соучастник…
– Ты говоришь, как о преступлении…
– Это сказал Бодлер. Любовь – преступление, где нельзя обойтись без соучастника. Хорошо сказано, да?
– Не знаю, тебе виднее…
Она проводила Тамару до двери. Постояла, прислушиваясь к перестуку каблуков по лестнице, и вернулась в комнату. В комнате было сумеречно, пахло духами. Французские… «Наверно, ей подарил муж, – подумала Ольга. – В день рождения. Или Восьмого марта. Неужели такой флакон стоит столько, сколько хорошие туфли?..» Сергей не умел покупать подарки и, когда хотел подарить ей что-нибудь, всегда просил, чтобы она выбрала себе сама, на свой вкус. Она шла в магазин и выбирала, старалась купить нужное и подешевле, – стеснялась тратить на пустяки большие деньги. Она всегда помнила, как они достаются.
Она походила по квартире, хотела заняться чем-нибудь, но запах духов следовал за ней повсюду, тревожил ее, звал куда-то. И не выходили из головы слова Томки о том, что любовь – это преступление… Она думала о своей любви к мужу, о жизни, прожитой с ним, жизни, в которой ей нечем было себя упрекнуть. Нет, к ее любви слово «преступление» не подходило. Подходило ли оно к Томкиной? Подходило ли оно к любви вообще?..
Она долго рассматривала себя в зеркале. Она словно только сейчас поняла, что годы идут и делают свое дело. Что эта женщина в зеркале с утомленным лицом и бледными губами – это она, Оля-хохотушка, как звали ее когда-то. Глаза были еще хороши, и волосы, вымытые ромашкой, блестели и золотились. Казалось, никаких резких перемен не произошло. Но в зеркале перед ней была женщина, жена горняка, мать двоих детей…
Она поискала губную помаду, которой пользовалась лишь изредка. Подкрасила губы. Подумала: «А могла бы я понравиться кому-нибудь? Теперь?»
И тут же устыдилась своей мысли. И этого «кому-нибудь», которое было уж совсем ни к чему.
Но чужое счастье заразительно, даже такое, горькое и недолгое, как у Томки.
Сергей дежурил по шахте. Он сказал, что забежит поужинать, но не обещал наверняка. И ей вдруг захотелось услышать его голос. «Если бы тогда я не стала его женой, то, пожалуй, теперь бегала бы к нему на свидания», – подумала она. Эта мысль показалась ей забавной и успокоила ее. Она сняла трубку: