Телефон звонит по ночам
Шрифт:
– Чего ты боишься?..
– Не знаю. Всего. Вины перед мужем боюсь. Этого чувства виноватости, которое надо в себе носить… Я ему никогда не изменяла. Никогда.
– Добродетельная жена. Похвально…
– Да, добродетельная. Чего ты смеешься?..
На него напал смех. Давно он не смеялся так. Его просто валило от смеха. Было что-то надрывное в этом смехе среди ночи, в темной комнате, озаряемой вспышками молний. Он видел, что ей не по себе, но не мог совладать с собой. Такой смех у женщин кончается слезами. Но он, слава богу, не женщина. Ему просто смешно. Ей бы тоже
Добродетельная жена! Она сидит в его комнате в этот поздний ночной час. Сидит на его кровати, разувшись и поджав под себя босые ноги, обтянув юбкой колени. Охраняет свою добродетель. Свое право смотреть мужу в глаза и говорить: «Я никогда не изменяла…»
Нет, ты изменила ему давно. Когда поняла, что любишь меня. Потому что верность хранят в сердце.
– Перестань смеяться, – говорит она строго. – Нехорошо смеяться, когда такая гроза…
– Бог услышит? – спрашивает он, все еще смеясь, и садится рядом. Обнимает ее за плечи. – И покарает нас, да?
Сквозь тонкое кружево блузки он чувствует, как теплы ее плечи, как покорны его рукам. Тогда, в «Буденновском», они были по-детски острые, теперь ее плечи круглы, а грудь утратила девственную упругость, стала мягкой и тяжелой. Грудь женщины, вскормившей ребенка. Для него это было все равно. Он жалел о своей опытности, о том, что невольно сравнивал ее с другими женщинами, которых знал. Ее растрепанные, пахнущие духами волосы щекотали ему лицо.
– Пусти… Ты обещал!..
Его пальцы стали злыми и, наверно, причиняли ей боль.
– Чего ты боишься?..
– Я боюсь, что перестану тебя любить… Или ты меня…
– Ерунда…
– И еще я боюсь себя. Боюсь, что не смогу без тебя жить.
– Будешь жить со мной… Что? Не хочешь?..
– Это невозможно, Стах.
– Почему?..
– Невозможно…
Она высвободилась из его рук, поправила смятую блузку. Сказала:
– Дождь пошел. Слышишь?..
Дождь шел уже давно, но только сейчас он хлынул в полную силу.
– Почему невозможно?
Он вглядывался в ее лицо. Уже давно не сверкало – громовержец перевел все свои спички. Зато дождь лил как из ведра. Его косые струи ударяли в стекла со звуком камешков.
Что-то успокоило его, охладило страсть. Может быть, дождь или голос, каким она сказала: «Это невозможно». И теперь он ждал, что она скажет, как будто не мог на свой вопрос ответить сам. Как будто сто раз не задавал его самому себе и не получал того же ответа.
– Зачем ты спрашиваешь? – сказала она. – Ты знаешь, как это не просто. Я замужем, и мы прожили вместе столько лет… Он хороший человек. Да, хороший… Когда мы с тобой встретились там, в Москве, и потом ты уехал, я места себе не находила. Все думала о тебе. И о нем. Я думала о нем – почему он такой хороший? Я хотела, чтобы он был хуже. Если бы он был хуже, я бы ушла от него…
– Значит, он недостаточно плох. Понятно. А я недостаточно хорош. Выходит, так, да? Ну что ж. Может, в последнем ты и права.
– Я знаю, что ты думаешь, – сказала она. – Если бы это было так, я бы не стоила твоей любви. Ты думаешь, что мне
– Ну, это все теория, – сказал он. – Стендаль… Или что-то в этом роде. Пиши об этом в своей диссертации…
Он встал и, подойдя к окну, толкнул створки. Шелест дождя стал отчетливее. Пахнуло сырой свежестью. Воздух был горьковатый, как бы слегка припаленный отсверкавшей грозой. Он закурил, оставаясь стоять у окна.
– Знаешь, есть такие птички.
– Канарейки, – подсказала она.
– Не обязательно. Может быть, щеглы. Они привыкли к своей клетке и, если случайно окажутся на воле, влетают в панике в любое окно, – ищут свою клетку…
Он ждал, что она скажет, но она молчала.
«Наверно, она обиделась, – подумал он. – За то, что я не дослушал ее. Но я не мог больше слушать. Почему мы не вместе? Все ее доводы не стоят гроша. Их слишком много. Так бывает всегда, когда каждый в отдельности ничего не стоит.
Но что поделать! Поезжай в свою клетку. Моя чересчур ненадежна. Пуста, продута ветрами и заклеена газетами вместо занавесок… Но будь честна до конца и знай – никакая теория тебя не спасет. И не обижайся. Ведь я не обижаюсь на тебя, хотя мог бы обидеться… Зачем ты осталась у меня? Чтобы сидеть, обтянув юбкой колени и рассуждать о любви? Если бы я любил тебя меньше, я б настоял на своем. Но я люблю тебя. И если для тебя так лучше, пусть будет так…»
– Можешь назвать это клеткой, – сказала она. – У каждого человека есть свой уклад жизни. Его трудно переменить. Особенно женщине…
За окном светало. Уже смутно виднелись вдали, на одном из холмов, четыре дерева. Дождь перестал.
– Ляг поспи, – сказала она. – Как ты пойдешь завтра на шахту?
– Не завтра, а сегодня, – сказал он. – Уже четыре часа.
– Все равно ляг, – сказала она. – А я посижу возле тебя. Или похозяйничаю. Можно? У тебя будет хорошая комната, если в ней навести порядок. Хочешь, я сошью тебе занавески на окна? У вас в магазине есть приличный ситец. А газеты мы выбросим. Согласен?
Она сказала «мы». Как будто им предстояло жить в этой комнате вдвоем. Долго. Всю жизнь.
– Как хочешь, – сказал он. – По мне, сойдет и так…
Он только сейчас почувствовал, как измотала его эта ночь. У нее тоже был усталый вид и даже в голосе слышалась слабость. Он подумал, что и ей нелегко далось упорство.
Может быть, ты права, думал он. К чему приблизил бы нас этот шаг? Только остались бы воспоминания…
Воспоминания! От них никуда не денешься. Тогда ты боялась мамы, теперь боишься мужа. Вот и все, что изменилось за столько лет!..