Телеграмма из Москвы
Шрифт:
Ну, а что со Столбышевым? Что о нем слышно? И вот на эти вопросы ничего определенного ответить нельзя. Вернее, слухов о бывшем секретаре райкома ходило много. Одни говорили, что Столбышев был отправлен в Москву и находится в сумасшедшем доме. Другие опровергали этот слух и рассказывали, что в области было известно,
– - Ну как, цветочек, слыхала, что муж твой избран почетным академиком?..
– - Ничего не знаю...
– - заплакала жена Столбышева, вытирая огромными кулачищами слезы.
– - Уйди, дедушка, лучше. Арестуют меня, как Маланину, и тебе еще попадет.
В общем, слухов о Столбышеве ходило много, и каждому из них можно было поверить, потому что в СССР может случиться всякое. Но точно никому ничего известно не было. Правда, многие подозревали и даже твердо верили в то, что Мостовой точно знает обо всем. Знает и молчит. Поэтому дед Евсигней, повстречав Мостового на улице, вежливо снял шапку, поздоровался и, перекинувшись несколькими словами о погоде, как будто без всякого интереса спросил:
– - Ну, а как поживает государственный воробей?
– - Какой?
– - Ну, да "новая эра", Столбышев, кто же другой?.. Начали мы вчера вспоминать всю эту шутку, чуть животы не порвали от смеха.
– - Это не смех, дедушка, -- нахмурился
– - Это страшная вещь. Страшная потому, что люди у нас лишены права рассуждать, а у руководителей здравый смысл заменен приказом начальства.
Мостовой закрыл глаза и подставил свое пожелтевшее от болезни лицо под ласкающий луч солнца. Потом глубоко с наслаждением вдохнул душистый, разъедающий его легкие воздух, и посмотрел на деда:
– - Хорошая все-таки штука жизнь!.. А вот через несколько месяцев я, наверно, умру... Да вы не мотайте головой. Я знаю и привык к этой мысли... Вот больно, жалко мне, что не в силах вам помочь, -- и вам, и Сечкину, и Бугаеву, и милой несчастной вдове Анюте, и всем таким дорогим и любимым, несчастным, забытым миром и людьми, а поэтому самым достойным лучшей жизни за перенесенные страдания, за все предательства и несправедливости... Ну, ничего, -- заключил Мостовой, -- может найдутся еще в мире честные люди, которые увидят дальше своего носа и будут заглядывать немного в будущее.
Мимо них проехали санки, запряженные тощей и мохнатой колхозной клячей. На них полулежал в барской самодовольной позе Матюков:
– - Но! Пошевеливайся...
Два воробья, сидевшие неподалеку на заборе, реагировали на приближение Матюкова по разному: один, перепуганно чирикнув, улетел; второй, потрусив хвостиком, поудобнее уселся. Наверное, он был залетным, не испытал на своей шкуре "воробьиной эры", не делал различия между Матюковым, дедом Евсигнеем и Мостовым, и наверное не верил, что здесь воробьям приходилось страдать и переживать ужасы. Судя по его виду, он был из умных воробьев.
Но, видимо, одного ума недостаточно, надо иметь еще и опыт.
КОНЕЦ