Телеграмма из Москвы
Шрифт:
– - Ну, что ты с этими дураками сдэлаешь?!
– - проговорил он, глядя на перекройщиков, помог им взаимно друг друга уничтожить, стал главным хозяином, набрал себе подчиненных и суровыми нитками прошил весь костюм.
– - Надэвай, Ваня!.. Теперь все правильно, все вражеские искажения переделаны!
– - и напялил на раздевшегося Ивана жесткую робу.
– - Нэ крычи, -- предупреждает он, -- за границей еще хуже живут. Они тэбя раздэть хотят -- защищаться надо. Надуй индустриализацию, выпяти коллектывызацию, нэ ешь, нэ пей, все на
Новый хозяин рассчитал правильно.
Первая мудрость -- когда костюм жмет все время, его сбрасывают.
Вывод -- расстегни пару пуговиц на время, станет свободней -- не сбросят; потом снова, застегни, тоже не сбросят, будут ожидать, что костюм опять станет просторнее; потом снова расстегни, застегни. довольны не будут, но терпеть будут.
Вторая мудрость -- человек ест горький хрен и терпит, пока не попробует сладкого яблока.
Вывод -- не показывай, что где-то есть лучшее, утверждай, что яблоко горше хрена, что счастлив тот, кто хрен ест, -- а поэтому каждый защищай хрен, ибо нас, мол, хотят обмануть и подсунуть яблоко.
Третья мудрость -- первые две мудрости хороши на время и не могут быть постоянной гарантией.
Вывод -- первая мудрость позволяет выиграть время, вторая мудрость дает возможность заставить человека отдавать все для защиты. Первое, умноженное на второе, должно дать силу, которая одним ударом уничтожит неравенство в мире. Все будут есть хрен и ходить в тесных костюмах, не будет сравнения и все будут счастливыми. Конец.
Вопрос: зачем все это?
Ответ: у подмастерьев нет другой специальности и не лишаться же им с трудом добытых теплых мест, памятников при жизни, неограниченной власти, надежды влезть в исторические личности -- только потому, что люди хотят жить по-своему?..
На этом месте Мостовой вынужден был прервать свою сказку: Мирон Сечкин подсел рядом с ним на траву и тронул его за рукав:
– - А если мы хотим жить по-своему?
– - спросил он.
– - Живите, -- пожал плечами Мостовой
– - Не дают жить...
Мостовой посмотрел в упор на Сечкина, плотно сжал губы и, неожиданно схватив его за ворот рубахи, стал душить. Лицо Сечкина посинело и он освободился, сильно рванувшись.
– - Сам дай себе жить, -- спокойно проговорил Мостовой, поднялся и не простившись ушел.
Вечерело. Солнце почти уже скрылось за линией горизонта. Небо на западе покрылось ярко багровой краской, словно там, далеко от Орешников, за краем земли бушевало пламя огромного пожара.
– - Войны не миновать, -- задумчиво протянул дед Евсигней, глядя вслед Мостовому.
– - Жаль, не дали человеку досказать сказки..
– - А чего досказывать?
– - пожал плечами Сечкин.
– - Все и так ясно. Только круглый идиот не поймет, чем все это кончится. Другое интересно узнать: как от такой напасти избавиться?
Маленький рыжий колхозник Смирнов, который до сих пор не принимал участия в спорах и разговорах
– - Интересно и правильно рассказывал товарищ Мостовой про костюм. Ну а мы то при чем?.. Зачем мне костюм или, например, в газетах пишут: капиталисты, или Черчиль с сигарой?.. Все это дело темное, а мне детей кормить надо. Вот дадут в этом году на трудодень по двести грамм, что делать, как жить?..
– - Смирнов обиженно замигал глазами и почти плача выкрикнул: -- Аденауэр костлявый!!!
– - потом он оглянулся вокруг и, увидев улыбающиеся лица, извиняющимся тоном произнес: -- Детей жалко, до того жалко, что взял бы и пошел убивать...
– - Кого?
– - поинтересовался Сечкин.
– - А мне все равно кого, лишь бы детям жилось лучше...
Стемнело. На западе догорал пожар заката. В редких домах в Орешниках засветились окна. То счастливчики, добывшие после многих мытарств в областном городе керосин, зажгли допотопные лампы. И опять над Орешниками с ревом и свистом пронеслись реактивные самолеты.
– - Хоть бы война скорее... Может, кто один победит, легче жилось бы, -с грустью проговорил Смирнов.
– ------
ГЛАВА XIX. ШТУРМ
В райкоме тишина, нарушаемая только однообразным назойливым жужжанием мух, бьющихся в закрытые окна. Столбышев привычным росчерком пера подписал сводку в обком об успешном ходе уборочной и, позевывая, бегло просмотрел донос Тришкина на все семейство Утюговых.
– - Сапоги бы поскорее кончал, а то, того этого, пишет, пишет...
– - он отложил творение Тришкина в сторону и, поудобнее умостившись в кресле, закрыл глаза. Но в кабинет постучали. Вошел зоотехник Ковтунов. В правой, вытянутой вперед руке, подобно тому как жених держит букет, Ковтунов держал большой, из газеты сделанный кулек.
– - Это чего?
– - недовольно буркнул Столбышев
– - Дохлые воробьи!
– - Ковтунов просиял самодовольной улыбкой и добавил: -- Научные испытания окончены.
Он вынул из бокового кармана объемистую общую тетрадь и с достоинством прочел написанное на обложке заглавие: -- "Правильный режим ухода за воробьем"...
– - Интересно!
– - заметил Столбышев -- Это очень своевременный труд, а то, так сказать, естественный падеж поголовья большой. А дохлые, того этого, воробьи зачем?
– - Для отчетности. Все десять штук налицо.
– - Мда... Отчетность -- большое дело. Ну, а какой же режим для воробья?
Ковтунов откашлялся и тоном большого научного исследователя начал:
– - Итак, для разрешения проблемы вначале я подверг воробьев голодовке и установил, что в первый день голодовки воробьи проявляли следующие симптомы: чирикание стало замедленным и достигало в среднем двенадцати подач голосом в час, по сравнению с двадцатью и шестью десятыми при нормальном питании. Движение головой из стороны в сторону участилось.