Телесные повреждения
Шрифт:
И все же Ренни не хотела чувствовать себя ни в чем виноватой, ее безоблачный настрой не могли омрачить ни калеки, ни нищие женщины в отрепьях и лохмотьях, с ввалившимися щеками, как бывает у тех, кто потерял зубы, с вялыми грудными детьми на руках, даже не смахивающие с головы мух, стоящие, казалось вечно, с протянутыми руками, как будто высеченные из камня. Она вспомнила рассказы о людях, которые калечили себя и даже своих детей, чтобы вызывать у туристов жалость, или это было в Индии?
В конце недели Джейка, как и всех приезжих, настигла «Месть Монтессумы». Ренни купила ему бутылку сладкой
— Предполагается, что я напишу еще эту вторую статью для «Пандоры». О мужской боли. На что это похоже? В чем разница?
— Мужской что? — переспросил Джейк, ухмыляясь. — Ты же знаешь, что мужчины не чувствуют боли, разве что, когда режутся во время бритья.
— Только что обнаружили, что чувствуют, — настаивала она. — Все проверено. Представлены протоколы. Они морщатся, иногда вздрагивают. Если действительно туго, хмурят брови. Давай, будь хорошим мальчиком, намекни мне. Где болит сильнее всего?
— В заднице, — сказал Джейк. — Во время подобных бесед. Довольно этих спонтанных изысканий.
— Это мой хлеб, — сказала она, — благодаря этому я еще не на улице. Где бы я была сейчас, если бы не это? Твоя задница бы не болела, если бы ты так не пыжился, сидишь, как аршин проглотил.
— Это не аршин, это внутренний стержень, я его заработал, притворяясь гоем. Девушки никогда не понимают разницы.
— Разве что между внутренним и внешним, — сказала она. Она уселась к нему на колени, свесив ноги по бокам и начала лизать его в ухо.
— Имей сострадание, — сказал он. — Я слабый человек.
— Проси пощады. Так как, мальчики плачут? У нас есть способы заставить тебя говорить. — Она стала лизать другое ухо. — Ты не бываешь слишком слабым, — сказала она. Она расстегнула пуговицы у него на рубашке и запустила руку внутрь. — Такие пушистые не бывают слишком слабыми.
— Долой неуемные женские антимужские желания. Вас всех надо запереть в клетки, — сказал он.
Он обнял ее, и они медленно закачались туда-сюда, а за деревянными ставнями где-то звонил колокол.
Ренни шла обратно по теневой стороне. Через несколько кварталов она осознала, что не совсем понимает, где она. Но к церкви она подымалась, так что надо идти вниз, в сторону гавани.
Она уже подходит к каким-то магазинам.
Кто-то трогает ее за плечо, она останавливается и оборачивается. Это человек, который явно когда-то был выше ростом, чем сейчас. На нем черные штаны с растегнутой ширинкой, рубашка без пуговиц и одна из этих шерстяных чайниковых шапочек; ботинок на нем нет, ноги в брючинах выглядят знакомыми. Он стоит перед ней и, улыбаясь, трогает ее за руку. Его челюсть утыкана седыми волосами и большинство зубов отсутствует.
Он сжимает свою правую руку в кулак, затем, продолжая улыбаться, показывает на ее руку. Ренни улыбается ему в ответ. Она не понимает, чего он хочет. Он повторяет свой жест, он глухонемой, а может пьяный.
Он сводит вместе пальцы на правой руке, он становится нетерпелив, он протягивает руку, и она наконец понимает, что он просит милостыню. Она открывает сумочку и копается в поисках мелочи. Лучше отдать несколько центов и отделаться от него.
Но он хмурится, это не то, что ему нужно. Он повторяет всю серию жестов, теперь быстрее, и Ренни чувствует себя обескураженной, она в опасности. У нее возникает абсурдная идея, что ему нужен ее паспорт, он хочет его забрать. Без него она никогда не попадет назад. Она закрывает сумочку и трясет головой, поворачивается и идет. Идиотка, ведь ее паспорт в безопасном месте, в отеле.
Вот и началось. Она чувствует, что он позади, преследует ее. Она ускоряет шаг, шлепанье его босых ног тоже убыстряется. Теперь она почти бежит. Людей на улице становится больше, все больше и больше по мере того, как она сбегает вниз, и они обращают внимание на эту процессию, на их гонку, останавливаются посмотреть, улыбаются и даже смеются, но никто ничего не делает, чтобы ей помочь. Ренни близка к панике, это слишком напоминает ее кошмарные сны, от которых она не может избавиться, она не понимает, почему он ее преследует. Что она сделала не так?
Теперь вокруг толпы народа, это похоже на рынок, улица расширяется, в Мехико рынок был бы квадратным, а здесь он неопределенной формы, по краям забит ящиками, а в центре сгрудились люди и несколько грузовиков. Цыплята в клетках, фрукты сваленные в неправильные пирамиды или рассыпанные на подстилках, пластиковые ведра, дешевая алюминиевая посуда. Шумно, пыльно, внезапно стало градусов на десять жарче; ее переполняют запахи. Несется музыка. Из маленьких магазинов, набитых электронными безделушками, японским изобилием: плейеры, радио. Ренни шныряет между группами людей, пытаясь затеряться. Но он у нее прямо за спиной, он не такой дряхлый, каким выглядит, это он берет ее за локоть.
— Притормозите, — говорит Поль. Это Поль, в тех же шортах и голубой майке, с сеткой лимонов в руках. Человек стоит прямо за ним, улыбается своим зияющим, как на тыквенной маске, ртом. — Все о'кей.
Ренни тяжело дышит. У нее мокрое, и должно быть, красное лицо. Она, наверное, выглядит невменяемой и безусловно нелепой.
— Он всего лишь хотел пожать вам руку, вот и все.
— Откуда вы знаете? — говорит Ренни. Она скорее разозлилась, чем испугалась. — Он гнался за мной.
— Он часто гоняется за женщинами, — говорит Поль. — Особенно за белыми. Он глухонемой, и он безвреден. Он только хочет пожать вам руку, он думает, это принесет счастье.
И действительно, человек протягивает ей руку с растопыренными пальцами.
— Чего ради? — спрашивает Ренни. Она уже слегка успокоилась, но не остыла. — Вряд ли я приношу счастье.
— Не вы ему, — говорит Поль. — Он вам.
Теперь она чувствует себя грубой и жестокой: он всего лишь пытался что-то ей дать. Она неохотно опускает руку в протянутую ладонь старика. Он сжимает ей руку своими пальцами и держит ее так некоторое время. Потом он ее отпускает, снова улыбается ей своим скорченным ртом и исчезает в толпе.