Телевизор. Исповедь одного шпиона
Шрифт:
– Да, – чешет в затылке премьер-министр, – это интересный вопрос…
Начали спорить и ругаться о моей дальнейшей судьбе.
– Мальчик чуть не умер, а вы хотите из него коммерцию сделать? – вскипел Иван Афанасьевич. – Все, довольно! Собирайся, Сеня, поедесь со мной.
– Я предупреждаю вас, Иван Афанасьевич, – строго произнес Книппер, – возврата к прошлому уже не будет; более я вашего воспитанника не приму…
– К черту! Коммерсанты…
Глава одиннадцатая,
я которой Иван Афанасьевич отрекается
Я провел ночь в горячке и бреду в квартире Ивана Афанасьевича на Васильевском острове; его жена, Аграфена Михайловна, увидев мое полуобморочное состояние, вскинула руки. «La fievre jusqu’au soir… [76]
76
«Вечером [начался] жар…»; это обрывок реплики Дорины из «Тартюфа».
77
Джон Сэмюэль Роджерсон (1741–1823) – лейб-медик Екатерины II.
Явился доктор, студент. Он спросил, какие лекарства давал мне Карл Павлович, а потом потребовал соорудить горячую ванну; меня затолкали в ванну, я заорал; совершенно обессилевшего, меня вынули из воды и закутали в заячью шубу. Все, что я помню после, – голос Аграфены Михайловны, тихо напевавшей старинную песню.
Ты бессчастный добрый молодец,Бесталанная головушка!Со малых ты дней в несчастьи взрос,Со младых лет горе мыкать стал;В колыбеле родной матери,Пяти лет отстал мила отца;Во слезах прошел твой красный век,Во стенаньи молоды лета…Следующей ночью я снова увидел свой сон: огромный брандскугель катится с горы к вратам крепости; бьют барабаны; горят огни; русские солдаты маршируют навстречу неприятелю; зеленый мундир подбит алым сукном, прикручен багинет [78] . А на стенах крепости – турецкие бунчуки: полумесяцы с конскими хвостами, переплетенными симургами и грифонами [79] ; Боже всемогущий, сколько их! тысячи!
– Мушкатеры! – кричит офицер. – Час вашей славы настал; не ради желчи, а ради совести; ради всего братства христианского; за матушку Екатерину; за честь русскую; кто взойдет на вал первым, тому награда: чин через одну ступень, а солдатушкам по ста целковых… За мною, братцы!
78
штык-нож, вставляемый в дуло ружья
79
Бунчук (крымско-тат. buncuk) – древко с привязанным хвостом коня, символ власти, военный штандарт. Симург – фантастическая птица с головой льва; у грифона, в отличие от симурга, только тело льва.
Офицер оборачивается, и я узнаю в нем секунд-майора Балакирева; глоб де компрессьон [80] разрывается, солдаты проникают в крепость по дымящимся еще обломкам; вот фурьер Данила со штыком наперевес, вот Коля Рядович, Кащей и Юшка; вскипает всеобщий рукопашный бой, турки не уступают ни дома, им дан смертный приказ; вот барабанщик Петька Герасимов падает, сраженный янычарской пулей; вскоре стены и улицы, крыши и дверные проемы, – все превращается в наливочный хаос Линнея, – единый, мельтешащий настой; так анималькули уничтожают и пожирают друг друга; се, натура! я познал тебя…
80
дословно «стесняющий шар» (фр.), фугас для подрыва крепостной стены
Иван Афанасьевич и Аграфена Михайловна нашли меня вне постели; я забился в угол и, поджав колени, дрожал и плакал; меня перенесли назад в кровать, но исправить
Через несколько дней мне стало лучше; решено было перевезти меня на мызу к Ивану Перфильевичу, подальше от грязного и шумного Петербурга. Долгое время мы ехали в карете молча; Иван Афанасьевич читал Мармонтеля [81] , а я грустно смотрел в окно. Лигово, Стрельна, Петергоф, – несмотря на позднее время, всюду кипела работа; возводились дома и дворцы, разбивались парки; тогда это были орловские имения.
81
Жан Франсуа Мармонтель (1723–1799) – известный писатель, либреттист, друг Вольтера.
Ораниенбаум встретил нас своею немецкой привычностью; одна улица в два ряда домов, все деревянные, за исключением таверны и кирхи; на заливе было несколько рыбачьих лодок, вдалеке левиафаном громоздился Кронштадт. Мы остановились у берега дать лошадям передохнуть.
– Это я во всем виноват, – сказал Иван Афанасьевич. – Актерское искусство развивает в живом уме силу воображения, которое может переродиться в нечто… болезненное… Надо сто-то делать с этими видениями, Сеня, иначе всё кончится парсиво… Меня в Сибирь, а тебя – к протоинквизитору… [82]
82
Дмитревский преувеличивает: должность протоинквизитора при Синоде, введенная регламентом 1721 года, была отменена Екатериной II.
– Вы же говорили, что это благодать, – изумился я неожиданному отречению Ивана Афанасьевича.
– Да, говорил! – крикнул он. – Но это не значит, сто другие подумают так же, как я! Господи, Сеня, ты хоть представляесь, сто это за люди? По-твоему, если они надели парик и назвались просвесёнными людьми, это их чисе сделало? Или ты думаесь, это все какие-то Вольтеровы придумки? Сто это где-то там, в Португалии? А ты знаесь, сто у нас в стране бывает с людьми, которые из магометан православную веру приняли, а потом опять к Магомету переметнулись? Татарку Кисябику, за то, сто она обасурманилась снова, предали огню; и не мракобес какой сию лютую расправу учинил, а вполне просвесённая персона, российскую историю написавсая… [83]
83
Дмитревский намекает на В. Н. Татищева, автора «Истории Российской»; на самом деле Татищев не подписывал смертного приговора Байрясовой, его не было в Башкирии в это время.
– У меня голова болит, – сказал я, сев на прибрежный камень и обхватив виски руками.
– Э, да у тебя жар опять, – проговорил Иван Афанасьевич, потрогав мой лоб. – Давай поедем-ка… Одно только скажу тебе, Сеня. О том, сто видел, или слысал, или есё как-то прозревал, ты не должен никому рассказывать, ежели не желаесь, стобы тебя, как уродца, заспиртовали в кунсткамере, понимаесь?
– Понимаю, – вздохнул я. – Но я просто хочу знать причину: почему я вижу то, чего не видят другие? Если это не обман, не фантом, должна же быть у этого какая-то разумная причина…
– Нет никакой причины, – сказал актер.
Всю остальную дорогу до Иван Перфильевичевой мызы мы молчали; ветер трепал желтые листы дерев, а в небе все время каркал черный вран.
Интерполяция вторая. Продолжение писем турецкому султану
Писано в Акре
Московиты несколько раз осаждали Азов; однако удача отвернулась от них: в 1123 году московский царь Дели-Петрун был окружен в Молдавии османской армией. Казалось, ничто уже не поможет московитам: ни московские святые, ни армия нового, немецкого образца, вооруженная фузеями и рогатками. Но и на сей раз московиты смогли выкрутиться, предложив султану выгодные условия мира, а визирю – щедрую взятку. Султан узнал о произошедшем и казнил визиря, но было уже поздно: армия московитов вернулась домой.