Тело ангела
Шрифт:
Чем мы живём,
Там, где волшебные кони вечерний
Пьют окоём.
Но обрывается даль заревая
В омрак сквозной...
Так и живём мы, о том забывая,
Жизнью двойной.
ПТИЦЫ
1.
На крылах отточенных и верных,
Сквозь просторы воздуха литые
Несколько веков уже примерно
Мы летим и ставим
Птичья стража, выводок весенний,
Выводок нездешний, пережитый, -
Сторожим мы ангельские сени,
Охраняем ангельское жито.
Ставим запятые в строках неба,
Там где вдруг зиянье и огреха.
Нам отведать ангельского хлеба
Под раскаты ангельского смеха.
Грай вороний или клич лебяжий,
Голубь, что воркует нотой ниже, -
Этот гомон ворожит и княжит
Что в Москве, что в Риме, что в Париже.
Птичий род, отточенный и верный,
Свита Богородицы святая,
Мы еще не выросли, наверно,
Мы летим, себя перелетая.
Вёсны, лета, осени и зимы
Нашими путями перешиты.
А на купине неопалимой
Вечно зреет ангельское жито.
2.
На пространствах древних, обветшалых,
Пишем мы кривыми взлётов птичьих.
Ничего, казалось, не мешало
В давнее уйти косноязычье,
В долгие заветные темноты,
В нашепты коры шероховатой.
Но яснились звёзд весенних ноты
В радостном упорстве остинато.
Эту ясность, эту молодую,
Для письма мы взяли камертоном,
В росчерке свободном чередуя
Глыбы гор - и лунные затоны.
Наших птиц заоблачные встречи
Немота глухая не погубит.
Но пространство всё противоречит,
Всё мешать, всё рваться странно любит.
3.
Сколько новых племён в облаках...
Там достанет на всех сквозняка.
Нам теперь суждено эту овидь,
Сквозняковый и долгий проём,
Нами намертво взятый внаём,
Птичьей алгеброй хоть обустроить.
Нам даны траектории птиц:
Вот - неровные петли синиц,
Ястребиное злое кружало,
Лебединый пологий разлёт,
Белой чайки стремительный лот,
Что вонзается в море, как жало.
Голубиные вспорхи, шажки,
Неприметные совьи стежки,
Синусоиды рваные уток,
Хлопотливые дёрги ворон, -
Это всё, что теперь нам дано,
Чтобы в рай обратить промежуток.
Да, из птичьих воздушных письмен
Возведём и округлости стен,
И ажурные острые крыши.
И в подвалах еще до зари
Зашевелятся
Заскребутся прозрачные мыши.
***
Только ночью на Самайн они оживают, когда
Лунный луч бередит их наскальные злые портреты.
И недоброй ордой забредают они в города,
И лихие тогда начинают сбываться приметы.
Мы во власти у них до поры, как не вызреет день.
И я вспомню с утра, - но и это я вспомню не сразу, -
Как убитый бизон поднимал на рога мою тень,
И сверлил моё сердце раскосым и горестным глазом.
НОВЫЙ ТАЛИЕСИН
...Одно и то же обреталось там:
За силуэтом ржавого моста
Шло, помню, поле в оспинах промоин,
Где склики неуместных колоколен,
А вранья речь ещё перечит им...
Ещё и паровоза дальний дым
Мешается с его ж гнусавым зовом...
В лесу окрестном - бурелом и совы,
И озеро - в оправе тишины....
Наверное, туда уходят сны,
Когда им лень и недосуг нам сниться.
Скрипят, скрипят седые половицы
В приземистой избёнке лесника...
И к рунам вдруг потянется рука.
И за слезой на кончике ресницы
Пойдут дрожать пространства и века,
Пойдут маячить сёла и столицы...
Дай мне огня - он нужен мне пока...
Я закурю медлительную трубку,
Я подманю вспорхнувшую голубку,
И сонных вод губами прикоснусь...
Я столько вёсен знаю наизусть,
Я так давно слежу за облаками,
Что поле зренья обратилось в камень
С прожилками лишайника и мха...
А почву всё взрывают лемеха,
А дождь идёт своей хмельной походкой
От околотка и до околотка -
Размоет склон, в прохожего плеснёт...
Кому вода, а мне всё только мёд,
Всё молоко, всё звёздные цикады...
И править мне неспешные обряды,
Мир принимая, как птенца в ладонь...
И лёгок будет мне любой огонь...
Я сам хочу певучей, лёгкой плоти,
Всё я томлюсь по ласковой работе -
Свет связывать в тончайшие узлы...
И кто рискнёт сказать, что вещи злы?
Распадками, лакунами святыми
Мир тихо проговаривает Имя,
Что втравлено в основу древних кож.
Легко оно, а вот не подберёшь.
Произнеси его, совсем слегка