Тело ангела
Шрифт:
Растягивая гласные в распеве, -
И смотришь - будоражатся века,
И не сыскать линеек и лекал
Смирить пространство, пляшущее в гневе.
Согласные немного огрубишь, -
И погляди: в зените солнце злое,
И мир исходит лихорадкой зноя,
Над ним стоит кладбищенская тишь...
А слог пропустишь или вставишь лишний -
И корни зашевелятся у вишни.
Вот и пошла потеха! Старый бук
Ведёт к Москве-реке своих погодков.
Рябина строй выдерживает
Тростник решил, что он теперь бамбук,
И стрелы полетели, словно птицы,
В еловый строй, прикрывший нам столицу.
За железнодорожный переезд
С березняком сосняк схлестнулся крепко.
Над травами начальницей - сурепка.
Грозится ясень "Стариною Мест",
И кропотливо ищут casus belli
Головки распустившегося хмеля.
Но папоротник так же мудр и тих.
Мхи и хвощи по-прежнему на месте.
Им повод для раздора неизвестен,
Им в миллионолетиях своих
Всё прошлогодний снег - миры и войны,
И даже склик всегдашний колокольный.
Пора домой, домой давно пора!
Я возвращаюсь в город осторожно.
Но истинна, пряма и непреложна
Развернутая мною днесь игра.
И только лишь вечерним станет воздух -
Сомкнутся надо мной миры и звёзды.
ДАЛЬНИЙ ПОЛУСТАНОК
На железнодорожной тишине,
Где рядом - камышовый острый шелест,
И звёзды косяком идут на нерест,
И сосны подымаются к Луне, -
Так вот, на тиши железнодорожной
Свои мы пишем песни осторожно.
Как глаз циклопа, смотрит семафор.
В глуши пруда - лягушачья бравада,
И тянется тысячелетья кряду
Вдоль времени пологий косогор.
Еще раз - пишем мы на тишине,
Что рельсами сквозь зренье протянулась,
Но не захолодела, не замкнулась,
А стелется туманом по стерне,
Заходит в сёла, где проулки кривы,
И дремлет у корней огромной ивы.
До срока поезда отменены.
Ночь ладится напористо и споро.
Разбрасывает папоротник споры.
Доносит ветром запах белены.
А близ платформы - росчерки рябины,
Да гомон затяжной и воробьиный.
И мы уже не верим в поезда,
И в города далёкие не верим.
И зренье обостряется по мере
Того, как разгорается звезда.
Оно недаром: на вершине лета
Мы обнаружим - зренье стало светом.
МЕЖДУМИРЬЕ
Нет,
Если вдуматься - наоборот...
Чьи меня уносили крыла?
Что за осень я вымерил вброд?
Помню: сруб - обомшелый, кривой,
И в реке - затяжная вода.
А не вспомнить мне лишь одного:
Как сумел я добраться туда.
Что ещё вспоминается вдруг,
Ненароком и исподтишка?
Как узор не свести в полукруг -
Всё никак не хватает стежка,
Застарелых дождей бечева,
Из которой я сумерки плёл,
В час, как млечные тетерева
Напускали туманы на дол.
А в избе - всё седьмые углы.
Я от них убегал на откос,
Где в тоскующем голосе мглы
Начиналась изнанка берёз.
И по морю из трав и камней,
Из-за самой далёкой межи,
Острова приплывали ко мне,
Как огромные злые ежи.
Острова из задумчивых глин,
Острова из корней да беды.
А у края небес исполин
Всё коснуться пытался звезды.
Но, мне кажется, эту звезду
Стерегла золотая сова...
И всё видятся мне, как в бреду,
Сплошь в прорехах, его рукава.
ПЕТЕРБУРСКИЕ СТАНСЫ
Я даже и не болен. Так, пустое...
Качалась ветка на сквозном ветру,
Протягивались тени - в пустоту,
Но находили марево густое,
И понемногу растворялись в нём,
Сходя, как в воду, в дымный окоём.
Зеленый дым весны... И эта рвань
Лохматых облаков в прорехах бездны -
Лазоревой, жестокой, бесполезной...
Но грань уже тогда зашла за грань;
Кристалл пространства сломан и недужен.
Еще вчерашний день, - но он не нужен.
Я пью твой воздух. Режусь о края.
Но не могу остановить дыханья.
Ребрятся посуровевшие зданья,
На свой манер ткань города кроя.
Над кровлями, как вол, стоит Юпитер.
Я тихо понимаю - это Питер.
Иду. Передо мной стоит Нева,
С мостами вместе поднятая в небо.
Здесь голуби снуют и просят хлеба.
За их крылами - островов канва.
А справа полю зренья служит рамкой
Святая глушь Михайловского замка.
Я вновь продрог и воспалён слегка.
Здесь облака в сквозном разрезе ветра.
И стелятся по карте километры,
И к небу поднимается река.
И дремлет в аквареловости сонной