Темная полоса

Розова Яна

– Меня очень много били по жизни, – напомнил мне мой друг. – Итак, – продолжил он. – Надежда ненавидит нас, а больше всех Боряну, именно за то, что сама с нами поступила подло. Ей надо как-то оправдать свое свинство. А лучше всего его оправдывает то, что мы вынудили ее поступить с нами плохо, потому что сами очень плохие люди. И она знает, что ее сестра также ненавидит Боряну. По другим причинам, само собой. Они все время говорят об этом, они друг другу забыть не дают о своей ненависти. И вот – решаются ее убить.

– А вдруг это совпадение

и поездка Надьки в Березовку не имеет отношения ни к Борянке, ни к супруге Андрея?

Дольче ответил спокойно и уверенно:

– В случайности верят только идиоты.

Глава 13

Домой я попала только около трех часов ночи.

После диспута о ненависти и мести мы вспомнили про Соньку. Дольче признался, что перегнул, я добавила, что Соня перегнула тоже. Да и мою вину с меня никто не снимал: могла бы в свое время и промолчать. Надо обязательно помириться с Соней, иначе ей от Дмитриева не отделаться.

– Жизнь как зебра. То черная полоса, то белая, – философствовал Дольче, разливая остатки виски по нашим стаканам.

Яков к этому времени уже вернулся с чаепития, уселся рядом с Дольче и стал слушать нас, ласково улыбаясь.

– Яков, ты в какой-то штукатурке испачкался, – заметила я. – Что ты делал?

– Где? – Яков повертел головой, озирая свои плечи. – У тети Лиды за шкаф завалилось пенсионное удостоверение. Я помогал его искать…

Яков, как настоящий немец, ушел отряхиваться в ванную, а вернулся в новой чистенькой маечке. Тьфу, педант!

Через десять минут он ушел спать.

– Как нас все-таки накрывает всегда одновременно! – продолжал свои рассуждения мой друг. – В юности мы все помытарились, а потом, уже взрослыми, – снова. И снова в один и тот же период! И у каждого – свое. И моя психопатка, которая пыталась меня кислотой залить, и Борянкины ученички-убийцы, и у Сони с мужем такое… Да и тебе досталось. До сих пор разгребаешь. Но самое жуткое сейчас творится! Борянки не хватает…

– А выкрутится ли Соня?

– А сможем ли мы открыть Центр?

– А что мне делать с Шельдешовым? Да и с Варькой не пойми что творится. Художница!

Подытожил наши тягостные размышления тоже Дольче: меньше всех в эту темную полосу влип он сам, хотя везением смерть подруги не назовешь. Тем не менее он должен помочь остальным. Я, при тех же исходных, тоже не имею права разнюниваться. И пусть я не обижаюсь, вещал Дольче, любовные неприятности – это не отрава в водке и не пятнадцать миллионов, которые вымогаются под угрозой смерти ребенка. Соберись, Наташа!

Утром меня разбудила дочь.

– Ой, а перегаром воняет! – высказалась она на пороге моей комнаты. Но зато принесла маме кофе. Сварила она его неумело, хоть и крепко.

Я отправила доченьку прочь из комнаты, включила телевизор, выпила кофе. К счастью, похмельный синдром – не мой диагноз, так что чашки кофе мне всегда хватало, чтобы принять вертикальное положение. Я встала, пошла в ванную, приняла душ, почистила

зубы. Жизнь продолжалась, как бы мне это ни было противно.

Варька поджидала меня на кухне, сидя за столом. Как только я вошла, она вскочила и забегала по кухне. Сначала она посматривала в мою сторону, видимо ожидая, что я захочу что-нибудь спросить или что-нибудь рассказать. Я не хотела. Мне надо было поесть и ехать в Центр. На сегодня у меня были назначены встречи.

Заметив мою отстраненность, Варвара заговорила сама:

– Мам, я хочу посоветоваться с тобой.

– Хорошо.

– Вчера я случайно встретила Инну Ивановну. Она мне все рассказала – о том, что Евгений Станиславович не учит никого и в талантах не разбирается. А еще она повела меня к своим ученикам из художественного училища. Они такие классные! Там один парень, он просто супер! Он такие вещи рисует… то есть пишет… Он собирается поехать в Голливуд, чтобы стать специалистом по «три де анимации». И он такой необычный. Я ему рассказала, что Инна Ивановна хочет подготовить мои работы к выставке, а я не знаю, талантливая я или нет. Он мне сказал знаешь что? «Ты должна знать свой путь и идти по нему, а то, что говорят остальные, – чушь».

– И какой совет я могу тебе дать?

– Да! Я забыла! Инна Ивановна мне сказала, чтобы я с тобой посоветовалась, учиться мне дальше рисовать или не надо?

Разве я могу советовать своей дочери рисовать или не рисовать? Разве я понимаю? Я ничего не понимаю в живописи и совсем ничего – в художниках.

– А ты сама чего хочешь? – Вчера Дольче испытал на мне этот прием, и я убедилась в его эффективности.

– А… ну… Мам, но вот если мои работы окажутся слабыми, плохими? И этот парень из художественного училища увидит их и скажет мне: «Ну ты дура!» Да я же повешусь!

– Тогда не рискуй.

– А если… Мои рисунки будут лучше всех, и тот парень скажет мне: «Ты такая классная, я хочу с тобой встречаться»? Это же будет просто кайф. Это то самое, чего я больше всего хочу в своей жизни.

– Тогда рискуй.

Варька остановилась.

– Мама, но мне нужен твой совет. Инна Ивановна сказала, что будет так, как ты решишь.

Инна Ивановна поступила просто подло, хотя она и не хотела. А может, хотела? Пришла ко мне, покаялась, напомнила заодно о моих грехах, заставила снова чувствовать себя гадиной. И теперь вроде я уже не могу ей отказать в помощи. Неужели она так верит в Варьку? Еще и этот парень…

Я отставила чашку с чаем и бутерброд в сторону. Моя интуиция вопит: Варьке не надо никакого художественного кружка, а особенно выставки в галереи имени Шельдешова. А умом я понимаю: если я запрещу дочери приближаться к этой чертовой Инне Ивановне, с ее разводами и манипуляциями, будет мне большой скандал, а то еще и полный бунт, бессмысленный и беспощадный.

– Варя, могу я взять тайм-аут? Мне надо подумать.

– Сколько?

– Сутки.

Варя была немного разочарована, но не обижена и не зла на меня.