Темная полоса
Шрифт:
– Пойдем ко мне. Давай поговорим.
– Нет, мне пора, – ответил он, но не пошевелился.
Я достала из своей сумки большой пакет, сходила к песочнице, принесла в пакете песок и засыпала костер. Аккуратно подняла обгоревшие холсты, отряхнула от песка. Всего три портрета.
– Пойдем, Женя, – сказала я дружелюбно. – Давай хоть чаю на прощание выпьем.
Он поднялся на ноги и, без сомнения, будто только этого и добивался, пошел следом за мной к подъезду.
Глава 2
– Жень,
Он сел на табуретку у стола, мрачный, подавленный, опустошенный. Хотелось обнять его, сказать то, что я не сказала по телефону, на что не решалась. В старые добрые времена он был мягче. Это ощущалось во всем – в тоне, в словах, во взгляде. А теперь мне иногда казалось, что я не знаю человека, которого люблю.
– Ну, может, чуть-чуть и перегнул, – признал он мрачно. – У меня есть железная отмазка.
– Какая?
– Моя т-творческая натура.
– Везет тебе. – Я тоже присела за столом, налила нам вина. – А у меня нет никаких отмазок. У меня мещанская натура. Вчера я обнаружила труп своей ближайшей подруги, а сегодня пошла на работу. Вот мне бы твою натуру. Я бы полгорода сожгла.
– Что? – удивился Шельдешов. – Твоя п-подруга умерла месяц назад, разве не так?
– Да, так. А вторая – в понедельник.
– Боже, такие совпадения…
– У нас темная полоса, я же говорила тебе.
– Это у тебя и Дольче? Расскажи мне все. Или не хочешь?
– Долгая история, а ты вроде торопился.
– Я хочу п-понять. У меня ведь тоже не лучший период в жизни.
Тогда я стала рассказывать. Женя слушал меня, и его глаза расширялись. Вообще-то, наверное, было правильно рассказать сумбурную и суетливую историю нашего темного периода кому-то со стороны, в свободные уши. Да еще и человеку, который не будет, подобно любовнику Дольче, только изображать внимание. Женя задавал вопросы, иногда ставя меня в тупик. Правда, и без его вопросов тупиков хватало.
Говорили мы не меньше двух часов, за которые выпили бутылку вина и целый чайник чая. Захотелось спать. Я уже подумывала предложить Женьке переночевать на нашем диване, как вдруг на пороге кухни появилась фея в полосатой пижаме.
Выражение лица этой феи было ошарашенно-холодным, если такое вообще может быть. Она была потрясена присутствием на кухне ее матери мужа другой женщины.
– Мама, что он тут делает?!
И не надо забывать, что художник Евгений Шельдешов при всем честном народе отказал моей заиньке в наличии художественного таланта.
– Мама! Так это правда! Ты… ты с ним?!
Очень спокойно я повернулась к дочери:
– Может, для начала поздороваешься?
Варенька не ожидала от меня такого тона. Она привыкла к материнской снисходительности, замешанной на чувстве вины.
– Добрый вечер! – объявила доченька с шутовской
– Здравствуй, Варя, – ответил Женя сдержанно.
– А теперь баиньки! – скомандовала я.
– Нет, – воспротивилась бунтовщица хуже Пугачева. – Мы должны разобраться! Да как я буду в глаза Инне Ивановне смотреть? Моя мать – любовница ее мужа!
– Значит, так, – сказал Женя. Мы с дочерью никак не ожидали его реплики. – Вы, Варвара…
– Александровна, – подсказала я из суфлерской будки.
– …Варвара Александровна, в силу своего в-возраста, не готовы судить чувства и поступки взрослых людей. Вам для начала следует накопить с-собственный положительный жизненный опыт, а потом уже делать выводы. При этом я уверен, что сам процесс накопления этого самого опыта отучит вас читать морали старшим.
– Да что вы?! – вскипела моя дочь.
Железная она все-таки девушка! Вот мне бы, да еще в ее возрасте взрослый мужчина отпел эдакое, да я бы провалилась сквозь землю. Горжусь. Но надо и порядок знать.
– Варя, не смей огрызаться. Иди спать, потом поговорим.
– Мама, ты же… это же… подлость!
– Варя, – Шельдешов тоже не сдавался, – если ты не можешь успокоиться без нашего глубокого раскаяния, то его не будет. Но так как ты – Наташина дочь, я скажу тебе, что, как бы я ни хотел выразить все свои чувства вербально и физиологически, она мне этого не позволяет.
Варька как-то запнулась. Вот это весьма уязвимое с точки зрения русского языка словосочетание «выразить свои чувства физиологически» ее сразило. По сути, хоть поклонников у нее было предостаточно, Варька был сущим ребенком в смысле физической любви.
Не желая показать, что проиграла, она пожала плечами и испарилась из кухни.
Ночь Женя провел на кухонном диванчике, а утром исчез до того, как мы встали.
Глава 3
А встали мы рано – из-за Варьки. Инна Ивановна собиралась везти этим утром своих учеников на пленэр. Надо было к восьми ноль-ноль и без опозданий прибыть к Дому детского творчества, откуда отходил автобус. Отправлялись юные художники на какие-то поляны, которые были очень известны в народе. Одна я, как заявила дочь, не знала, что это за поляны такие.
В целом после вчерашнего она была немного подавлена. Даже не стала выяснять, где провел ночь неприятный для нее гость. Утром очень аккуратно заглянула на кухню, где я уже готовила завтрак, потом внимательно осмотрела выключатели возле ванной и туалета, опасаясь, что враг прячется в засаде.
Съела драничек со сметанкой – и была такова!
Я осталась одна. На душе было муторно – из-за Сониной смерти, из-за Жени. Из-за Боряны, потому что я о ней тоже ни на миг не забывала.
В прихожей за шкафом оставались со вчерашнего вечера мои бедные портреты, подожженные той рукой, которая их и создала. Вот так: я тебя сотворил, я тебя и сожгу.