Темнее ночь перед рассветом
Шрифт:
И профессор, накинув прямо на халат свой старенький плащик, схватил шляпу, зонт, портфель, бросил туда кое-какие бумаги и торопливо откланялся.
Выйдя на засоренную толпой улочку, Дынин летел средь людей, словно на крыльях, не чувствуя ни толчков, ни ругани в спину; им двигала великая сила нетерпения. Маршрут был достаточно известен, с детства его выручала великолепная память. Профессор достаточно хорошо изучил предоставленные ему Ковшовым протоколы осмотра места происшествия, где были обнаружены трупы гражданина Фугасова и лейтенанта Шипучкина.
Когда наконец-то, намучившись
Профессор подошёл к озерцу, долго вглядывался в зелёную глубь, как будто мучительно что-то вспоминал или рассчитывал. Наконец глаза его сверкнули, он слегка улыбнулся, опустил портфель, расстегнул его и извлёк резиновые перчатки. Скинув мешавшую шляпу и зайдя по колено в воду, он начал осторожно шарить по дну, ухватывая и ощупывая каждый куст и ямочку, каждый бугорок.
Вот он вскрикнул, разогнулся и, забыв про мокрые перчатки, почесал спину – проклятый радикулит не вовремя дал знать о себе. Но вновь полез уже увереннее в то же место. И новый вскрик, но уже радости, а не боли, раздался над водой. Профессор тяжело разогнулся, держа в перчатках внушительный свёрток. Дынин приоткрыл краешек, чтобы убедиться, что не ошибся, довольно хихикнул и зашагал из воды. На суше свёрток был аккуратно обмотан им в полиэтилен и упрятан в портфель.
– Ну вот, дело сделано, – прошептал профессор и… охнул, упав лицом вниз.
Квадратная, словно шкаф, фигура в тёмном плаще выросла над ним, потирая кулак.
– Не зашибить бы до смерти, – наклонился незнакомец над распростёртым телом и успокоился: – Нет. Сердце вроде тикает.
Широко раскорячив ноги, неизвестный высморкался, огляделся и мрачно прогнусавил:
– А ведь никто мне не верил…
Легко взвалив щуплое тело профессора на плечо, он прихватил портфель и, крякнув, зашагал из сквера, бормоча:
– Тянет всех этих злодеев на место смертоубийства какая-то сила. А ведь забывают, что излишнее любопытство есть путь не к познанию, а к собственному жизненному концу.
Бой дромадеров [4]
Налитый кровью немигающий глаз гигантского верблюда хищно косил на толпу галдящих вокруг него людей. Раздражённое животное, скаля жёлтые зубы, вращало башкой в разные стороны с неповоротливостью динозавра, намереваясь влепить струю слюны, капающей уже из пасти, в того, кто осмелится подобраться ближе остальных. Более всего дромадёру досаждали круживший рядом мужчина на стрекотавшем мотоцикле и покрикивающая женщина за его спиной. Не чуя опасности и страха, они мельтешили почти под копытами животного, зля его всё больше и больше.
4
Дромадер – одногорбый верблюд.
– Делай кадр, Хоббио! Ещё, ещё! – Красивая, неистовая, со сверкающими глазами
Но фотограф медлил, ловя единственный удачный миг. Помогавшая гостям, раскрасневшаяся от усердия, молодая казашка на жеребце в национальном костюме, словно угадав желание Хоббио, наотмашь стеганула верблюда лёгкой нагайкой по горбу. Тот взревел от боли, заплясал на месте и, задрав вверх передние копыта, пустил струю пенной слюны в надоевших обидчиков. Залитые потоком омерзительной пакости, Хоббио слетел с мотоцикла, «пантера» свалилась в песок бархана. Степнякам, наблюдавшим за сценой, это доставило большую радость, вызвав хохот и едкие остроты.
Взбешённый Хоббио, ругаясь и обтирая лицо, подбежал к одному из погонщиков, вырвал из его рук ружьё и бросился к вершине бархана, куда удалился удовлетворённый отмщением верблюд. Но не успел фотограф сделать и двух шагов, как тяжёлый удар кулаком в спину свалил его.
– Чёрт возьми, Арсенал! – вскочил он на ноги, подобрав выпавшее ружьё. – Не вмешивайся! Я убью поганую тварь!
Толстопузый верзила, названный Арсеналом, ударом ноги ловко выбил ружьё из его рук:
– Урод! Вокруг люди! Уймись!
Мгновение – и, казалось, фотограф набросится на обидчика, однако раньше этого между ними встряла женщина в чёрном костюме. Драчуны отскочили в стороны, опасаясь прикоснуться к ней.
– Возьми себя в руки, – буркнул верзила. – Сам раздразнил животное домогательством, ужимками, да ещё устроил посмешище для этих туземцев.
Остывая от гнева, Хоббио огрызнулся и принялся стирать пену с лица и одежды. Вид у «пантеры» был не лучше, так что Арсенал не сдержался от хохота.
Стремительная наездница соскочила с жеребца, подбежала к посрамлённым неудачникам и увела в юрту, где принялась заботливо обмывать их из кувшина, приговаривая:
– Тот, кого верблюд наградил плевком, обязательно разбогатеет. Народное это поверье старо как мир. Вам очень повезло, дорогие мои!
Причитания наивной степнячки развеселили парочку, и они принялись брызгаться водой, да так, что досталось и верзиле, явно не разделявшему их настроения.
– Арсенал, – не отставал задиристый фотограф, – а не подставить ли тебе рожу под плевок горбуна? Я мигом сфоткаю. В столице снимок станет сенсацией и обойдёт все модные журналы. Мы заработаем с тобой денег на халяву.
– Козёл! – сплюнул тот. – Как был пустобрёхом, так и остался. Занялся бы делом, а то слишком развеселился. Вытряс деньги из купца?
Глаза фотографа недобро засверкали. Драка могла вспыхнуть снова, но Ника и молодая наездница, подхватив обоих за руки, со смехом потащили в другую юрту к источающему аромат свежеприготовленных мясных блюд дастархану, вокруг которого рассаживались на ковре хозяин, аксакалы и приглашённые гости. Молодые девушки, словно газели, проносились с тазиками, кувшинами и полотенцами, сливая каждому на руки. Старейший – иссохший старик в халате и колпаке, возвышаясь посредине всей этой праздничной суеты, – оглядывал входящих важным взглядом и указывал каждому заранее уготованное место. Большое серебряное блюдо, заваленное кусками баранины, перемешанными лапшой, красовалось перед ним.