Темные изумрудные волны
Шрифт:
Катя закурила.
– У поэтов тоска позолоченная, их не надо особенно жалеть: кто поет, тот умеет заворожить свое горе. Нет магии сильнее, чем магия слов. Поэты, как дети, утешаются образами. Я люблю свою тоску.
– И это наполняет твою поэзию черной меланхолией и неизбывной печалью, – подхватил Андрей. – Но я люблю твои стихи. У тебя своеобразный, неповторимый стиль. Твои книги, когда ты их издашь, не затеряются среди чудовищной груды испачканной черной краской бумаги, которая истлевает в безвестности у букинистов. Как варварская мозаика и дикарские наскальные рисунки, изумлявшие наших предков, до сих пор служат источником вдохновения для современных людей – от художников до модельеров. Точно так же, как умилительные черепа
Внезапно он осекся.
– Дьявол! О чем это я?
В Катиных глазах светился неподдельный интерес.
– Ну, ты чего? Продолжай!
– Мы говорили о поэзии, что-то меня не туда понесло.
Она тряхнула головкой, и на её шее, извиваясь змейкой, заискрилось изумрудное колье.
– Андрюша! Ты хулиган! Если ты возьмешь себе за правило останавливаться на самом интересном месте… Я перестану с тобой дружить…
– Каменный век! Бескрайние лесистые равнины, вправленные в строгую рамку первобытных скал. Темные хребты с острыми вершинами пересекают широкое пространство, поднимаются крепостными валами, грозными утесами, чтобы преградить путь первородной реке. Но не подкараулили они её, убаюканные весенними ветрами и долгими туманами. Проточила река гранит, раздвинула горы и вырвалась на простор. Начинаясь ворчливым ручейком, спускается она по террасам струистыми водопадами, вырывается на простор и убегает вдаль, меж темных хребтов, её текучий голубой хрусталь. Первобытные ели гостеприимно склоняют перед людьми свои зеленые кроны, на земле лежит толстым слоем годами осыпающаяся хвоя, а рядом пластами зеленый мох. Милые людоеды и людоедки блаженствуют на лоне природы, любуясь буколическим пейзажем. Они свободны. Им неведомы мрачные казематы душевного рабства, их мозги не засорены нелепыми логическими конструкциями, на которых зиждется мораль и законы – светские и религиозные, эти своды человеческих предрассудков. Их каналы восприятия не зашлакованы отходами массовой культуры. Их глаза, незамутненные низменными страстишками…
– …созерцают пирамиды из отрубленных голов, кисти рук, прибитые к забору. Широкими ноздрями вдыхают воздух, напитанный парами дымящейся крови…
– … а воины, поклоняющиеся чистому огню, нежной любовью любят своих женщин, этих вакханок…
– …похожих на мужчин, которые, в свою очередь, были похожи на зверей! – со смехом продолжила Катя. – А отсутствие элементарной гигиены и медицинской помощи делало их особенно «привлекательными».
– … эти лесные и пещерные люди, их поступками движут инстинкты, взращенные на древней почве: голоде и любви. Они – еще звери и уже люди. Им присущи влечения, которые в нас задремали, они знают уловки, неведомые нашей мудрости.
Тут появился официант, крепкий небритый мужик. Он спросил, не желают ли гости присоединиться к уважаемым людям, которые были бы рады угостить их за своим столом. Молодые люди украсили бы их общество. Он указал на дальний столик, единственный занятый во всем заведении, там разместилась группа мужчин кавказской национальности, все в белых рубашках и черных брюках, с золотыми цепями, которыми можно было бы пришвартовать океанский лайнер, круглолицые, толстощекие, с брюшками и залысинами.
– Они слишком высокого мнения о нас, – сказала Катя. – Мы недостойны этой чести.
Официант, видимо, не понял.
– Они платить. Я туда нести ваш заказ?
Андрей расправил плечи.
– Заказ нести сюда, приятель. А если они платят, сделай нам абонемент. Мы будем здесь обедать каждый день.
Нахмурившись, официант отошел, чтоб объясниться с «уважаемыми людьми». Потом вернулся, уже с подносом. Молча расставил блюда, разлил по бокалам вино из кувшина, и, слегка поклонившись, ретировался. Перед Андреем красовался сочный шашлык,
– К твоим глазам подходит это темно-синее поло, – заметила Катя. – Не представляю тебя в бледном, неярком цвете.
Андрей сказал, что любит черный цвет, но вынужден игнорировать его, потому что черный носят все, а он не желает быть таким, как все.
Она рассказала интересный случай. Отец договорился о встрече с неким Иосифом, работающим в областном УВД. Этот Иосиф был настолько любезен, что прислал машину. Он их встретил во дворе. Они застали его натирающим полиролью новенькую иномарку. Увидев их, он воскликнул: «Надо же! Уже приехали! Знал бы, что так быстро, оделся бы поприличнее!» Между тем, на нем была темная коттоновая рубашка, светлые льняные брюки, и черные мокасины – все дорогое и очень приличное. А прибыли на встречу даже с опозданием. Катя осталась возле машины, отец поговорил в сторонке с Иосифом, затем они вернулись к ней. При ней Иосиф держался немного неуклюже, неестественно. Говорил, используя молодежные неологизмы. Лучше бы оставался тем, что есть – он и так был достаточно интересен. Он спросил, чем же собирается заняться дальневосточная красавица. Отец ответил, что красавица уезжает в свадебное путешествие. Не увидев кольца, Иосиф поинтересовался, что это за мода такая – не носить обручальных колец. Отец ответил, что у молодежи нынче мода сначала ездить в свадебное путешествие, а потом уж играть свадьбу и надевать кольца.
– Получается, у нас с тобой тест-драйв, – сказал Андрей. – Ознакомление с тактико-техническими характеристиками.
– Да уж, – рассеяно ответила Катя. – И ты знаешь, этот человек и выглядит, как святой Иосиф. Он высокий, худощавый, у него строгое аскетичное лицо. А еще… еще он чем-то напоминает тебя. Правда, он лет на двадцать тебя старше. И глаза у него темно-карие. Не знаю… Вы разные, но в чем-то совсем одинаковые. Резкие формы рта, выражающие господство холодного рассудка, расчетливость, пренебрежение.
Андрей пристально вглядывался в её лицо. Он ревновал её. Ревновал, замечая, как мужчины откровенно смотрят на неё. Ревновал к тому, чего нет, и к тому, чего не будет.
– Уходя из дому, буду надевать на тебя пояс верности и сажать на цепь!
Она улыбнулась, её щеки слегка порозовели. Он ревнует! Ревнует, хотя она не дает ему ни малейшего повода для этого. Значит, сильно любит! Она сказала:
– Тебе незачем беспокоиться. Ты ни с кем не сравним. Я не смогу потерпеть другого после того, как узнала тебя!
– К тому же папусик, скажи ему «спасибо», – продолжила она, аккуратно разрезая ножом золотистую мякоть форели, – на твоей стороне. Ему не нравится мой жених… ну, тот, с которым намечалась свадьба. А ты ему приглянулся. Он говорит, что ты – настоящий.
Андрей подался немного вперед:
– Знаешь, я согласен с твоим отцом: мне этот жених тоже не нравится!
Не отрывая от неё взгляда, он откинулся на спинку стула и с ожесточением стал резать ножом мясо. Он спросил, была ли это единственная встреча с его двойником, «святым Иосифом». Она ответила, что да, то был один-единственный раз. Водитель, импозантный красавчик с лицом порноактера, отвез их домой, и больше они с Иосифом не встречались.
Андрей расхохотался.
– Порноактер, говоришь!
– Да, и фамилия у него странная: Пап… Поп… Не помню.
– Попенгаген, в общем.
– Папусик делает все с фанатизмом, – защебетала она. – Если ему что-то не нравится, он это ненавидит. Он идет войной на то, что ему не по душе. Он никогда не обходит препятствия, он их сметает своей мощью. Так же сильно отдается он любви. И страдает от ревности.
«Уважаемые люди», выпив, наверное, по двадцатой чашке кофе, чинно поднялись и направились к выходу. Один из них задержался, чтобы похлопать по спине Андрея и сделать Кате комплимент: «Какая у тебя красивая девушка, дорогой!»