Темные изумрудные волны

Московцев Федор

– Мне нужен гемоглобин. – сказала она, когда вышли из машины.

Андрей с готовностью подставил свою шею под её зубки.

– Ты брал с собой бутылку, я видела!

Он вернулся к машине и достал с заднего сиденья сумку, куда положил бутылку красного вина. Взяв её, вернулся к Кате. Это было домашнее вино, ароматное и терпкое, Иорам заготавливал его декалитрами. Сделав пару глотков, она попросила Андрея что-нибудь рассказать – в этот день он прямо-таки измучил её своим невниманием. Он тут же нашелся.

– Знакомый отца, он

москвич, как-то ехал по городу. Машину останавливает девушка и просит подвезти на Белорусский вокзал. Она опаздывала на Минский поезд. Еще эти пробки, они приехали впритык. Денег он с неё не взял – просто хотел сделать приятное. А телефон спросить постеснялся. Девушка взяла свои вещи и побежала на поезд. Уже выехав на Малую Грузинскую, он увидел, что она забыла сумочку. Вернувшись к вокзалу, взял сумочку, и побежал на перрон, но поезд уже ушел. Недолго думая, он на машине поехал в Минск и утром встретил её на вокзале – с цветами и с сумочкой. Они вместе провели неделю в Минске, и все у них было хорошо.

– А потом?

– А потом он подсел на это дело – разные девушки, разные вокзалы, разные города…

– Ну, правда, расскажи!

– Не знаю, если честно. Не слежу за его личной жизнью.

– Правда? – спросила она саркастическим тоном. – А мне так кажется, что ты какой-то летописец чужой личной жизни; все время рассказываешь про своих знакомых, и никогда – о себе. Когда твой рассказ предваряется этим вступлением – «один мой знакомый» – меня уже начинает трясти. Твоя личная жизнь до меня, – это что, военная тайна?!

Андрей был поражен её резким тоном. Впервые он видел её такой.

– У тебя что, язык умер?

Андрей не мог вымолвить ни слова. Тогда она сказала немного мягче:

– Говори, мои уши открыты для твоих откровений.

– Ты у меня первая, – выдавил он. – Ты – свет моей одинокой молодости.

– Ну, знаешь ли… – тихо проговорила Катя. – Ты решил поиздеваться надо мной?!

– Я самый неискушенный в мире человек, ты разве не заметила? Вспомни, как я себя повел тогда, первый раз. Как угловатый подросток, увалень.

– Что я, по-твоему, дура? Не могла ж я отдаться какому-то недоумку, да ещё в первый же день.

– То был не первый день нашего знакомства. Ты поступила очень осмотрительно.

Катя попросила его не уводить разговор в сторону – она сама как-нибудь разберется, осмотрительная она или легкомысленная, и аналитики ей не нужны, к тому же,

– …я поступила из гуманных побуждений. Я не могла отказать. Это бы разбило твоё сердце.

Помолчав, еще тише выразила свое неудовольствие:

– Ты совсем не дорожишь нашими отношениями. Если бы ты меня так о чем-то просил, то убеждена: я бы выложила все, что тебя интересует.

Его охватили сомнения. Может, рассказать что-нибудь?

– Но какое для тебя имеет значение сбор интимного анамнеза? – спросил он в надежде, что все-таки она не будет так настаивать. – Любовь не дает права вести разговор о том,

что было до любви. Мне, допустим, безразлично… Было… и ладно. Главное, что ты теперь – моя!

– Ты что, намекаешь на моё прошлое, поражающее порочащими связями?

С этими словами она развернулась и быстро пошла в сторону тропинки, спускавшейся в ущелье. Андрей побежал вслед за ней. Что с ней сегодня такое?! Обогнав её, преградил ей дорогу, и заключил в свои объятия. Она безвольно прижалась к нему. Он почувствовал, какая она слабая.

– Бывает, женщины приходят к своим возлюбленным с гораздо более богатой историей, чем у меня. И никто их за это не упрекает.

– Давай, чего уж там, обвиняй меня, кидай мне все камни за пазуху. Невнимательный, нечуткий, теперь голоса тебе рассказали об упрёках.

– Расскажи! – капризно сказала она.

Катя упрашивала его ласково, целуя и прижимаясь к нему, надувала губки, умоляла, обижалась, приводила доводы. Увидев в его глазах сомнения, усилила натиск.

Он закрыл глаза. Вспомнил студенческие годы, пролетевшие, как ветер сквозь ярко-чёрные пряди Машиных волос.

– Хорошо.

И Андрей рассказал случай, произошедший с ним, когда к нему на дежурство приходила Маша. События той ночи навсегда врезались в его память. Только про Машу в его рассказе не было ни слова.

Это случилось на третьем курсе. Ночью привезли погибшую женщину, и, когда Андрей осматривал на улице лежащее на носилках тело, вдруг появился Захар, знакомый одного из санитаров. Он часто приходил в морг просто для того, чтобы посмотреть на трупы, обычно по ночам, – когда выпьет, или уколется. Ничего особенного, многие так делали. Сидят где-нибудь в компании, выпивают, тут кто-то вспоминает: у меня друг в морге работает, айда на экскурсию! Приедут, посмотрят, и веселье продолжается.

С Захаром было всё иначе. Он приезжал всегда один, просил проводить его в подвал. Подолгу осматривал мертвецов с каким-то странным любопытством, говорил, что делает это «для души», взгляд у него при этом был какой-то одичалый, кромешный. После «экскурсии» сразу уезжал, не оставаясь, как это все делали, чтобы выпить. Андрей поставил ему диагноз – хрестоматийный шизоид – и на своих дежурствах не пускал его.

В ту ночь Захар вынырнул откуда-то из темноты, подошел к родственникам погибшей, представился «сотрудником», участливо поговорил, помог занести тело в подвал. В его поведении не было ничего подозрительного. Он присутствовал в регистратуре при заполнении журнала, затем, когда родственники ушли, сам закрыл за ними дверь на уголок. Вернувшись, заглянул через плечо Андрея в журнал. Графа «ценности» еще не была заполнена.

Он начал что-то говорить, и Андрей не сразу понял значение его слов. Смысл сказанного медленно доходил до сознания. Захар предлагал вынуть золотые зубы изо рта погибшей. В журнал-то еще ничего не записано. А родственники уже поставили свою подпись.