Тёмные самоцветы
Шрифт:
Наемники подчинились приказу: один ухватил тело отца Краббе под мышки, другой принялся методично вспарывать его одеяние.
— Смотрите-ка, инородец, святоша, а носит такую рвань, — проворчал сердито верзила. — Сплошные лохмотья. Кто у нас это купит?
— Нет! — заявил повелительно Юрий. — Мы ничего не тронем. Ничего. Это не должно выглядеть как ограбление.
Он, ухмыльнувшись, сунул руку в карман и ощупал кольцо, внутренне восторгаясь своим хитроумием. Приятно было сознавать, какую выгоду может принести даже маленькая безделица, если ею правильно распорядиться.
— И все же
— Оно не пропадет, — с отвращением в голосе откликнулся младший. — Первый же человек, наткнувшись на труп, оберет его дочиста.
— Пусть, — сказал Юрий. — Вам заплачено. Делайте как говорят. Ценного ничего на нем нет, а я не хочу, чтобы допытчики через скупщиков вас разыскали. Выйдут на вас — найдут и меня. Это, надеюсь, понятно?
— Как не понять, боярин, — язвительно отозвался старший.
Отец Краббе вряд ли мог что-нибудь слышать из этого жуткого разговора. В ушах несчастного стоял грохот, а все его существо изнемогало в попытках изгнать из себя боль и холод, проникавший, казалось, уже в самые кости. Он хотел было перекреститься, но руки не слушались.
— Вот, полюбуйтесь, — сказал младший наемник, отходя от наполовину оголенного тела, по восковеющей коже которого толчками струилась кровь. — Долго он не протянет при такой-то кровище.
Юрий придвинулся к жертве.
— Я начну. А вы приготовьтесь тащить.
Верзилы кивнули, а старший, ухвативши иезуита покрепче, предупредил:
— Он может взбрыкнуть, когда вы возьметесь за дело. Так обычно бывает, когда вынимаешь кишки.
Младший поморщился.
— А еще они жутко смердят. Если их пропороть. А вы их таки пропороли.
Юрий не принял упрека.
— Наплевать, — буркнул он, потом попробовал пошутить: — Вонь к утру разойдется. А до утра его никто не найдет.
— Разве что крысы, — хмыкнул старший, становясь попрочнее.
— Разумеется, — кивнул Юрий, готовясь выпотрошить отца Краббе, как потрошил в деревне свиней.
Тот осознал, что его снова пронзают ножом — по страшному, исходящему от лезвия жару. Однако жар этот почему-то не только не грел отца Краббе, но даже наоборот: он пронизал все его тело ледяными лучами, лишая дыхания, необходимого для молитвы, какую иезуит тщился произнести в доказательство своей неизбывной любви к Вседержителю. Холод все нарастал — всеобъемлющий, всепоглощающий, обволакивающий, и брызги крови казались несчастному горячим. Он задыхался, хрипел, но все же не верил, что его убивают. Это было непостижимым, неправильным, неприемлемым и походило на наваждение или кошмар. Затем боль исчезла — и отец Краббе перестал сражаться за право дышать и молиться.
— Отходит, — пробормотал старший разочарованно. — Без всякой борьбы.
— Наплевать, — просипел Юрий, с тоской глядя на кровь, замаравшую его польский камзол. Надо было действовать осторожнее, поберечься. А теперь придется придумывать, откуда она взялась. Он украдкой вытянул из кармана кольцо и поспешно вдавил его в полусогнутую ладонь правой руки отца Краббе, страстно надеясь, что оно не вывалится из нее. Потом, выпрямляясь, усталым голосом приказал: — Довершите начатое. Развалите его надвое.
Старший наемник вздохнул и вытянул из-за пояса нож.
— Как
— Хорошо, — тихо одобрил их действия Юрий. — Очень хорошо. — Верзилам было заплачено золотом — и переплачено, как он считал. Но теперь плата перестала казаться ему непомерной. Ишь как стараются! И все для того, чтобы сбылись его, Юрия, упования. Да и князь Шуйский с бесноватым католиком тоже будут премного довольны. Если, конечно, колечко найдут, а Ракоци обвинят.
Распрямляясь, младший наемник повернулся к нему.
— Угодно ли еще что, барчук?
— Разрубите его. Ох, ради Господа разрубите его, — взмолился вдруг Юрий, охваченный непонятным волнением. — Рассеките на части. Пусть тут все выглядит так, словно на него напали монголы.
Старший наемник расхохотался.
— Монголы? Но ведь вы хотели, чтобы вина пала на инородца. Разве не так?
Юрий кивнул.
— Да. Да. Мне нужно именно это. — Теперь, когда отец Краббе был действительно мертв, мысли его стали путаться и вспомнить о том, для чего это сделано, оказалось не так-то легко.
— Тогда, — вступил в разговор второй малый, — нам лучше переломать ему кости. Ведь поляки обычно затаптывают своих врагов лошадьми. Монголы разрубают их на куски, а поляки топчут.
— Да, — прошептал Юрий. — Ты прав. Пусть покажется, что это дело поляков. Вам следует… Да вы сами знаете, как в этом случае поступить.
Он сцепил руки в замок, чтобы унять приступ дрожи. Лицо его побледнело, к горлу подкатился тошнотворный комок.
— Конечно, барчук, — кивнул младший наемник, круша каблуком грудь отца Краббе. Послышался отвратительный хруст.
— Мы вмиг управимся, — заверил старший.
— Вмиг, — подтвердил младший, колотя подхваченным с мостовой обломком доски по руке отца Краббе — той самой, которая сжимала кольцо.
Старший наемник пнул отца Краббе сапогом в висок, и череп того с тихим чмоканьем раскололся.
— Хорошо, — сказал Юрий. — Прекрасно.
— Монахи обычно такие тщедушные, — заметил младший, обрабатывая доской недвижные бедра убитого. — Все посты да посты.
Юрий с нарастающим возбуждением наблюдал за расправой. Тошнота отступила; биение сердца тяжело отдавалось в висках. Сначала он лишь усмехался, потом — еле слышно — принялся напевать. Отец Краббе теперь превратился в кусок падали — и все по его, Юрия, воле. Как это все-таки упоительно: распоряжаться чужими судьбами, осознавая свое могущество, власть! От избытка чувств он судорожно втянул носом воздух и покачался на каблуках.
Наконец старший бандит повернул лицо в его сторону.
— Еще что-нибудь? — равнодушно спросил он.
— Н-нет, — ответил Юрий с запинкой, разочарованный тем, что все уже кончено. — Нет. Достаточно. Нет.
— А барчуку-то дело пришлось по вкусу, — заметил младший, и рот его передернулся. — На что это было похоже, барчук? Это тебя позабавило? Да? Ты хотел бы продолжить?
— Так было нужно, — резко бросил Юрий, не сводя глаз с узких ран на теле убитого, вокруг которых уже запекалась кровь — черная в сумраке летней ночи.