Тёмные самоцветы
Шрифт:
Отец Ковновский поморщился и потряс головой.
— Не понимаю, о чем вы.
— Этот добрый человек говорит, — пояснил отец Бродский, — что обнаружил двоих людей, на которых было совершено нападение. Может статься, это отец Краббе и Юрий. — Сказав это, он перекрестился.
Отец Ковновский повторил его жест.
— Кем бы они ни оказались, спаси их Господь!
— Вернее, их души, — тихо сказал отец Яков и обернулся на цокот подков. К польскому представительству на высокой серой кобыле подъезжал затянутый во все черное человек.
— Доброе утро, граф, — сказал отец Бродский.
Ракоци, ибо это был именно он, спрыгнул с седла и быстро зашагал к коновязи.
— Прошу прощения за столь ранний визит, — заговорил он, привязывая кобылу. — Ваш нарочный мялся и путался, однако я все же понял, что прошлым вечером отец Краббе, видимо,
То ответил столь же традиционно.
— И да будет Он направлять вас во всех ваших деяниях, сын мой.
— Отец Яков пришел сюда незадолго до вас, — счел нужным сообщить отец Бродский. — С известием о печальной участи отца Краббе или кого-то, кто украл его одеяние.
— Молю Господа о последнем, — пробормотал отец Яков.
— Но первое вероятнее, — сказал хмуро Ракоци. — У меня есть все основания думать так. — Он замолчал, увидев в дверях главу польской миссии, вперившего в него злобный взгляд.
— Надеюсь, — осведомился язвительно отец Погнер, — вы дерзнули явиться сюда не без веской причины?
Ракоци проигнорировал его выпад.
— Причина есть, — сказал он, — ибо, похоже, поломка вашей кареты была неслучайной. Я обнаружил подпилы на спицах разрушившегося колеса, а также и на оси. Дерево было ослаблено более чем вполовину.
— Невероятно! — вскричал отец Погнер.
— Печально, но это именно так, — отозвался Ракоци. — Карета, даже выехав из моего двора, не продержалась бы долго. Первый сильный толчок… — Он вздохнул. — Я вынужден заключить, что кому-то потребовалось подвигнуть отца Краббе к пешей прогулке.
Отец Погнер грозно насупился, собираясь дать достойную отповедь наглецу, но тут в разговор вступил отец Яков.
— Прошу прощения, но время идет, а на улице по-прежнему валяются два мертвеца. Один догола раздет, на другом — католическая сутана. — Он вздрогнул, вспомнив, как изуродован второй труп, и перекрестился.
Католики также перекрестились, но — слева направо, по-римски, а Ракоци, ни на кого не глядя, сказал:
— В таком случае, полагаю, нам надо незамедлительно поехать туда и попытаться во всем разобраться.
Отец Погнер вскипел. Как смеет командовать здесь этот венгр?
— Ерунда! — возопил он сердито. — С членами нашей миссии ничего такого не может случиться!
Ракоци посмотрел на отца Якова, потом перевел взгляд на иезуита.
— Вот как? — сказал он, и темные глаза его странно блеснули. — Это, пожалуй, единственный случай, когда мне хотелось бы, чтобы все вышло по-вашему, а не как-то иначе.
Письмо Анастасия Сергеевича Шуйского к Стефану Баторию Польскому.
«Отпрыску наизнатнейшего в Венгрии рода, многомудрому правителю Польши шлет самые искренние приветствия его истинный друг из Москвы!
Отнюдь не с радостью считаю необходимым сообщить вам, что с одним из ваших посланников случилось несчастье. Десять дней назад известный вам отец Краббе был найден убитым на одной из московских улиц. Его наемный слуга Юрий погиб рядом с ним. Отец Погнер и алхимик Ракоци опознали тела, хотя священник был изуродован почти до неузнаваемости. По мнению Ракоци, большую часть увечий ему нанесли уже после смерти. Из сострадания молю Господа, чтобы он оказался прав.
Я полагаю, что сотрудники вашего посольства уже доложили вам обо всем, и потому привожу лишь некоторые детали кошмарного преступления. Слуга был раздет догола, ему проломили череп. Священника же выпотрошили как какую-нибудь скотину, хотя одежда, правда распоротая, оставалась на нем. Это прискорбное происшествие вызвало волну возмущения среди придворных бояр. Многие говорят, что к убийству этих несчастных причастны те, кто недолюбливает католиков и поляков и стремится всеми силами выжить их из Москвы. Тут называют разные имена, поминая даже митрополита, однако находятся и краснобаи, которые утверждают, что все подстроено самими поляками, чтобы, создать впечатление, будто Москва к ним недружелюбна, и получить от этого какие-то выгоды. Вздорное мнение, но оно существует, а суду нашему предпочтительнее дурно думать об иностранцах, нежели о своих.
Кое-кто из высокопоставленных лиц пытается взвалить всю вину на вашего соотечественника Ференца Ракоци. Он был последним из тех,
В конце сего сообщения хочу подчеркнуть, что вашему соотечественнику грозит нешуточная опасность. Шуйские сделают из него козла отпущения, а я в настоящем случае не могу воспротивиться им. Если бы не его дружба с Годуновым, Ракоци уже сидел бы в узилище и отвечал на вопросы допытчиков. И он вскоре будет сидеть там, ибо в сложившихся обстоятельствах татарину не удастся долго его защищать. А посему любое действие, которое вы пожелаете предпринять ему в помощь, следует осуществить как можно скорее, иначе недолго и опоздать. Московские законы суровы, а князь Василий силен. Если у вас имеются люди, способные его урезонить, прикажите им незамедлительно вмешаться. В противном случае приготовьтесь к тому, что вашего эмиссара приговорят к мучительной казни и похоронят в безымянной могиле. Царю Федору уже представлены челобитные, требующие, чтобы Ракоци ответил за свои преступления пред судом и Богом.
ГЛАВА 6
Помолившись перед иконами и поприветствовав хозяина дома, Борис Годунов сразу же перешел к делу.
— Не хотелось бы мне говорить это вам, но ныне я совершенно не представляю, сколь долго мне удастся удерживать двор от открытых нападок на вас. Слишком многие важные люди — от Василия Шуйского до митрополита — считают, что долее выносить вас нельзя. — Азиатские черты царедворца выражали сочувствие и беспокойство. — Их, впрочем, вообще раздражают все инородцы, за исключением англичан.
— Но мне, похоже, достанется больше, чем остальным, — отозвался Ракоци, кланяясь гостю и прикрывая двери, чтобы заслониться от яркого, бьющего с улицы света. Летнее солнце сияло чересчур ослепительно, в воздухе плавала духота.
— Вы слишком выдвинулись и тем поставили себя под удар, — заметил Борис.
— Возможно, боярам просто желательно стребовать с меня новую порцию драгоценных камней? — спросил Ракоци с легкой иронией, но тут же прибавил: — Сказанное, Борис Федорович, ни в коей мере не относится к вам. Вы никогда ничего не требовали в обмен на свое доброе отношение к моей скромной персоне и не ставили мне никаких условий в этой связи. Судя по моему опыту, подобное бескорыстие встречается весьма редко. — Он не стал говорить, что время, в течение которого этот опыт копился, исчисляется не годами, а сотнями лет.
Борис жестом показал, что комплимент принят, хотя и расходится с истинным положением дел.
— Я поступаю так, как считаю нужным, и только. А жена моя говорит, что я полный дурень, раз не хочу раззнакомиться с вами. Как полагаете, кто из нас прав?
— Жена, — откликнулся Ракоци. — Она у вас очень умна и чувствует, куда дует ветер. — Он стоял в центре гостиной, полы его черного с серебром доломана искрились. Посетитель прохаживался вдоль стен. Лучи летнего солнца, проникая сквозь окна, квадратами падали на пол, и, когда Годунов пересекал их, золотое шитье его одеяния, ярко вспыхивая, слепило глаза. — На вашем месте я бы прислушался к ней. И тем не менее мне приятно вас видеть.