Темный круг

Чернов Филарет Иванович

Россия

Убили Мать мою, убили, За что убили Мать мою?! Лежит в крови, в дорожной пыли, В родных степях, в родном краю. Высоко коршуны над нею, А ниже воронье кричит, И я рыдать над ней не смею, Как мне сыновий долг велит. И подойти я к ней не в силах — Я сам упал, лежу в пыли, Лишь ветер на родных могилах Туманом плачет из дали. Зачем печальным тихим звоном Еще монастыри звенят, Зачем с последним горьким стоном Готовят горестный обряд? Быть может, рано, рано, рано! Быть

может, мертвая жива! Быть может, с горького бурьяна Ее доносятся слова?! О, развяжите мои руки! Я встать хочу, хочу пойти! Пойти на зов, на крест, на муки И мертвую хочу спасти! Убили Мать мою, убили, За что убили Мать мою?! Лежит в крови, в дорожной пыли, В родных степях, в родном краю. 1918

http://www.rvb.ru/np/publication/01text/01/01chernov.htm

«Замело тебя снегом, Россия…»

Замело тебя снегом, Россия, Запуржило седою пургой, И холодныя ветры степныя Панихиды поют над тобой. Ни пути, ни следа по равнинам, По сугробам безбрежных снегов. Не добраться к родимым святыням, Не услышать родных голосов. Замела, замела, схоронила Всё святое родное пурга. Ты, — слепая жестокая сила, Вы, — как смерть, неживые снега. Замело тебя снегом, Россия, Запуржило седою пургой, И холодныя ветры степныя Панихиды поют над тобой. 1918

http://www.rvb.ru/np/publication/01text/01/01chernov.htm

«Кто плена своего не чует…»

Кто плена своего не чует, Кто не глядит в решетки глаз И о свободе не тоскует В рожденья миг и смертный час? Кто, слыша крик новорожденных, Не содрогается душой За них, невинно обреченных Принять великий плен земной? И кто, хоть раз вися над бездной И видя смерть не издали, Не проклинал свободы звездной Проклятьем пленника земли? 1918

«Я чувствовать устал…»

Я чувствовать устал, Я душу утомил, Измучил душу я Касаньем неустанным Ее тревожных струн. Мне жаль, что я любил Так страстно жизни бред, И так наивен был, Что Вечного искал В мгновенном и обманном. Теперь смотрю в себя И вижу: ничего Нет Вечного во мне! Одни воспоминанья Плывут разрозненно: Дар скудный от всего, Что было таинством Для сердца моего, Бессмертно сладостным, Святым очарованьем. Бесцельно было все! И в этом ужас мой: Я строил вечный храм Из призрачных видений. Сам призрак, бред и сон, Я плачу над собой, Смеюсь и плачу я, Объявши мир пустой Бесцельным трепетом Последних вдохновений. 1919

«Новое литературное обозрение». 1993, № 5.

Россия

Я пойду искать тебя, родимая, Далеко пойду, моя далекая. Ты в безвестность побрела, гонимая, Побрела убого-одинокая. Побрела ты с посохом коряжистым, В лапотках, с сумою-перекидочкой, С сухарем в суме-то, с черство-кряжистым, С сахарком муслистым: два огрызочка. К сумочке посудинка жестяная, Чтоб чайку попить в пути, привязана. Для

тебя земля обетованная Далями туманными завешена. Обслезились очи гнойно-пыльные В даль-туман смотреть с утра да до ночи. Но поют тебе ветры ковыльные О великой, о Господней помочи… Я пойду искать тебя, родимая, Далеко пойду, моя далекая. Ты в безвестность побрела, гонимая, Побрела убого-одинокая. 1919

«В этот страшный час, в этот жуткий час…»

Евгению Кропивницкому

В этот страшный час, в этот жуткий час Не подымешь рук, не откроешь глаз: На руках висит стопудовый гнет — Вольный волею богатырь-народ, А глаза, глаза, что смотрели в день, Ослепила ночь, придавила тень. Разгулялася непогодушка, Сиречь — русская воля-волюшка, Ветром-посвистом прокатилася, Как осенний лист закрутилася… И как темный лес, зашумел бурьян, И, клубясь, плывет из ложбин туман… Все смешал-склубил, как метелица, Белым саваном смертно стелется… В этот жуткий час, в этот страшный час Не подымешь рук, не откроешь глаз. Москва, 6 июня 1920

Газета «Русская мысль», 10–16.07.1997, № 4182.

Народу израильскому

Твой лик в тенях, но все черты Лица чеканно-неизменны: В них отблеск вечной красоты, — Резец художника нетленный. Да, есть приниженность к земле: — Не от бессилья иль паденья, Но оттого, что на челе Рубцы кровавого мученья. «Пламя». 1920, № 20.

«Не приду к тебе, Господи, снова…»

Не приду к тебе, Господи, снова, Как бывало к тебе приходил. Не найду в сердце тайного слова, — Это чудное слово — забыл. Не горит в сердце детская нежность, — В сердце мука распятой любви. А одежды моей белоснежность — И в грязи, и в слезах, и в крови. Ты ушел от меня в бесконечность, Ты забыл, Ты оставил меня. Не зажжет эта страшная вечность Путеводного в сердце огня. 1920

«Глоток моей жизни…»

Глоток моей жизни, Я знаю — отрава. И каждый мой шаг — Роковая ступень. Любовь и надежда, И гордость, и слава В одну неживую Сплетаются тень. И все мои мысли — Ребяческий лепет, И все мои чувства, Как пена волны, — И муки горенья, И радости трепет — Великой пустыни Миражи и сны. 1920

«Новое литературное обозрение». 1993, № 5.

Листопад

Листопадный гульный ветер. Буреломный шум в ветвях. Рук изломность в взмахах ветел. Плач земли и смертный страх. По разметанным просторам Вздыблись клочья ковыля. Ходит, пьян, по косогорам Дух разбойного жилья… Бесприютный, где ночую? Колокольного села, Как в метелицу глухую, Мне не бьют колокола… Только ветер листопадный Ошалело бьет в набат И, как свежей крови пятна, Листья по ветру летят… И крестов погостных руки Ветер гнет во все концы, Словно, встав, в безумной муке Закрестились мертвецы… <1921>. «Знамя». 1921, № 9.