Темный янтарь 2
Шрифт:
Не, пока не давали звание. Ну и хрен с ним, иные награды нашли героев – это про всю роту, конечно. В отношении медалей-орденов стало начальство куда пощедрее. Яниса догнала медаль «За оборону Сталинграда»[4], а за Мелитополь получил «За отвагу» и звание «старший сержант». Не имевший привычки выпячивать личные заслуги, но цену себе знающий, капитан Васюк заимел достойный орден «Красного знамени». Э, тут вообще тот редкий случай, когда спросили, что капитан предпочитает: две награды пожиже, или одну серьезную? Чего там выбирать – уж давно был Сергей Аркадьевич человеком серьезным, научившимся
Окно связные протерли – пусть и посередке, но белый свет виден. Брился капитан Васюк, вспоминал былое и личное, поглядывал в окно. На сером подтаявшем снегу стояла такая же бело-серая, в пообтертой зимней краске техника, наводили порядок бойцы. Скоро перекрашивать нужно будет. Ротный зампотех и Янис уже озадачились, изыскивают хорошие кисти, трафареты заготавливают. Дело не такое простое: во-первых, трофейную технику нужно обозначать широкими и заметными звездами – иной раз так и норовят всякие заполошенные личности с воплем «Немцы! Немцы!» огонь открыть. Угу, то бдительность… Во-вторых, есть в роте традиции.
Белая буква «Л» на замурзанном борту бронетранспортера выглядела частью камуфляжа, хотя крупную литеру заботливо обвели по контуру. Да, не парадный вид, ну, так и миновали праздники, отмечен день Красной Армии, вот они, будни ближнего тыла…
Тщательно скобля бритвой подбородок, товарищ Васюк решил подумать о насущных воинских делах чуть попозже. Лучше пока о приятном. В декабре были в штабе корпуса, удачно подвернулся фотограф, снялись вдвоем с Янисом. Отлично получились. Ян еще цеплять кобуру с «парабеллумом» не хотел, чудак-человек. «Чужой пистолет, это ж не театр», э, чужих «парабеллов» в природе не бывает, бывают еще не затрофеенные. Нужно будет ему, кстати, что-то приличное на пояс повесить, отдельная рота и вдруг с «наганом» – немножко позорит.
Отослали фото в отдаленные, но родные уголки Родины. Очень скоро Москва нанесла ответный удар – с оказией передали пятизвездочную бутылочку и семейное фото. Вот тут пробило товарища Васюка, прямо навылет, бронебойно-зажигательной с трассером. Даже двумя.
Сидели нижним ярусом Дайна и Анна. Одна с чинным бантом, другая в грозно нахлобученной буденовке – давно изучен фамильный комод Васюков, изыскан отцовский замечательный армейский головной убор. Это верно, такие вещи должны состоять на службе, а не кормить моль в бельевых ящиках. А ведь какими разными сестрицы растут, вот даже интересно, как оно дальше пойдет.
Стояла за стульями, обнимая старших женщин, Анитка. Смотрела в объектив с некоторым вызовом – вот такая я, почти совсем взрослая. Э, и возразить на это почти и нечего.
Сидела тетя Ира в форме, без знаков различия, зато подогнанной и отглаженной. Улыбалась тетя Эльзе – принаряженная и веселая. И мама… Мама, вырвавшаяся, не очень официально, на сутки в Москву…
Капитан
Вот нет ничего веселого в течении времени. Помнилась мама совсем другой, довоенной, и до… гм… московской она помнилась. Эх, жизнь. Много в ней всего сложного и трудного. Но улыбается и жизнь, и мама, хотя впереди еще ого, сколько всего непростого до Победы, да и после.
«Я бы тебя, Серый, точно не узнала. Откуда вдруг командир? Мальчишкой помню, почему-то даже больше как дошколенка…»
Узнала бы, конечно. Своих всегда узнают.
Капитан Васюк вздохнул, осмотрел бритву, подмылил харю и занялся сложным бритьем подносья. Но пришлось снова притормозить, поскольку резаться абсолютно не хотелось, а мысли мешали точности.
Анитка, да… Нет, видимо, уже Анита.
…— Симпатичная стала какая, – сказал Янис, разглядывая фотографию. – И когда успела? Уведут ее у тебя, Серый.
— Это кто?! И как?!
— Не ори. Я не про сейчас, а про какое-то потом. Про послевоенное. Личная жизнь, это же не только письма и поцелуи. Это ведь каждый день. Вы еще не пробовали. А ты дубоватым бываешь. Э, не то что бываешь, но порой склонен.
— Где это я склонен? Нет, склонен, конечно, я не спорю. Но где мне тонкости чувств было учиться? В школьное время одно баловство, потом вот вы вокруг – сплошь в портянках и лопатах.
— Понятное дело. Я и говорю – сложно. Девушка, она как граната – если ты взвел – то или держи нежно и крепко, или бросай. Там чеку на место вставить практически невозможно.
Серега фыркнул:
— Я не собираюсь Анитку куда-то зашвыривать. Девушки – не гранаты. Упрощаешь ты, Ян.
— Это для наглядности. И для наглядной демонстрации серьезности ситуации. Ты бы ей написал что-то этакое… личное. А то я знаю, как ты пишешь…
— Откуда ты знаешь? Ты чуткий, в письма не заглядываешь.
— Куда там заглядывать? У тебя там «живы-здоровы», тонкий топографический намек где воюем, и что-то смешное. Не так?
— Ну… Так. Я не умею про личное писать, да еще когда кто-то посторонний это может прочитать.
— Анитка же умеет. У нее здорово получается, – напомнил Ян.
— Сравнил тоже. У нее литературный талант. А у меня – вон, – казенно-солдатские формулировки, – Серега кивнул на «тактические» блокноты и ротные рапорты.
— Э… – друг махнул рукой. – Кого дуришь? Всё ты можешь. Боишься чуть, вот и всё.
Поразмыслил товарищ капитан, и написал кратко, но как есть: про ошеломляющую симпатичность на фото, и про своё «немножко страшно». Отправил, и сразу начал мучиться – не слишком ли коротко и сухо вышло? Все-таки нужно как-то поэтичнее, глубже, продуманнее о таком писать. Ну, особенно мучиться было некогда – сдернули бригаду, кинули в дело.
Ответное письмо догнало нескоро – другому фронту ШИСБр придали, снова стучали колесами эшелоны, теперь на север, разгрузка, марш, да потом отдельная ротная операция с рывком еще на сотню с гаком километров.