Тень Альбиона
Шрифт:
— Что привело вас сюда… месье?
Так, значит, Сен-Лазар согласен сохранить его тайну! На миг Уэссекс испытал прилив облегчения. Но Сен-Лазар знает, что он — герцог Уэссекский; а теперь ему еще и стало известно, что он — шпион. И как француз ни старался, на лице его невольно проступало выражение отвращения. Заниматься шпионажем было более постыдно, чем попрошайничать на улицах. И обнаружить, что дворянин мог опуститься до такого…
— Я приехал, дабы проверить, соответствуют ли действительности слухи о том, что за исчезновением датской принцессы Стефании действительно стоит Тиран. Ее корабль исчез,
— Маленькая принцесса, которая должна была скрепить договор… — протянул Сен-Лазар. — Так она пропала?
— Ее корабль исчез, — подтвердил Уэссекс. Все равно это уже и так всем известно. — А при датском дворе в качестве посла Тирана появился маркиз де Сад. Чем он может там заниматься — вот вопрос.
— Де Сад — действительно гнусное имя, — согласился Сен-Лазар, с отвращением встряхнув головой. — Но мы ничем не можем вам помочь, месье. Принцессы в Париже нет. И я советую вам возвращаться домой, англичанин. Франция будет решать свою судьбу без помощи Англии.
И Уэссекс покинул Париж. Но домой он не поехал.
Интуиция настойчиво подсказывала Уэссексу, что принцессу Стефанию похитили и что единственная сила, заинтересованная в этом похищении, — императорская Франция. Но принцесса исчезла не в одиночку. На стопушечном линейном корабле одного только экипажа было восемьсот человек; таким образом, вместе со свитой принцессы исчезло свыше тысячи человек, и Уэссексу не верилось, что Бонапарт казнил их всех… Маленький корсиканец был чересчур осторожным игроком, чтобы пойти на такой шаг.
Их должны где-то содержать. Но вести розыски по всей Франции — все равно что искать иголку в стоге сена. А вот искать иголку в стоге иголок — это уже другое дело.
Верден — средневековый город, обнесенный мощными стенами, — раскинулся по обеим сторонам дороги на Париж, подобно какому-то сердитому великану, но этот великан был ручным и состоял на службе у La Belle France. [22] За городскими стенами скапливались сейчас все те, кто не пополнил собою число обитателей французских тюрем: вражеские солдаты, освобожденные под честное слово; представители нейтральных государств, которым не разрешали уехать; все те, кто попал в число заключенных, но не был объявлен врагом государства.
22
* Прекрасной Франции (фр.).
Раз Эйвери де Моррисси смог отсюда сбежать, решил Уэссекс, то он и подавно сумеет сюда пробраться. Но у него не было документов, которые позволили бы ему проехать сквозь охраняемые городские ворота под видом чиновника или законопослушного торговца, а входить в Верден в качестве пленника ему как-то не хотелось. Значит, оставалась единственная возможность: пробраться через потайной ход, которым не пользовались вот уже несколько веков, — и Уэссекс уже начал обдумывать, как бы половчее это сделать, но тут сзади донесся стук копыт.
Спешившись, герцог отвел своего коня с дороги за небольшую рощицу. Надежного укрытия редкие деревья не давали, но все-таки могли защитить от не слишком пристального взгляда.
Несколько секунд
Уэссекс не двинулся с места. Он находился слишком далеко и не мог как следует разглядеть верхового — а слишком многие из людей, носящих эту форму, сейчас служили Бонапарту, — но этот серый андалузский конь… Второго такого просто не могло быть!
Илья Костюшко натянул поводья. Сполох остановился и загарцевал.
— Надеюсь, дорогой друг, что это именно вы прячетесь в кустах. Ибо мне уже надоело расстреливать этих французиков, заметая следы, — сказал Костюшко.
Долгое время Сара подходила к грани пробуждения лишь затем, чтобы тошнотворно сладкий вкус настойки опия вновь заставлял ее погрузиться во тьму. И ей уже начало казаться, что это одурманенное состояние тянется с самого происшествия на дороге, с той поры, как ее превратили в подобие маркизы Роксбари.
Но теперь наваждение спало, и, осознав это, Сара уже не могла обманываться дальше. Она — Сара Канингхэм из Америки; и именно своеобразная, упрямая независимость мышления, выкованная в горниле войны, которой этот мир не ведал, в конце концов вынудила ее очнуться.
Наркотик по-прежнему придавливал ее тело к постели, словно чья-то увесистая рука, а голова была тяжелой, как свинец, но по крайней мере Сара смогла открыть глаза и начать думать…
Джеффри Хайклер разыскал их с леди Мириэль в Тэйлто, опоил настойкой опия и увез… куда?
Комната, в которой лежала Сара, вызывала то же самое ощущение давящего камня и сырости, которое ассоциировалось у нее с мункойнской часовней, — но только здесь оно усиливалось тысячекратно. Голая штукатурка стен была покрыта влажными пятнами, а местами отвалилась, обнажив серые камни.
Потолок поддерживали массивные, потемневшие от времени балки, и это лишь укрепляло в Саре ощущение, что она находится в какой-то средневековой крепости. Ухитрившись наконец приподнять голову, девушка увидела окно — единственный источник света в комнате, — глубоко врезанное в противоположную стену. Но этот путь к бегству преграждала решетка.
Застонав, Сара кое-как умудрилась сесть. Из мебели в комнате имелась лишь кровать, на которой, собственно, Сара и лежала — изящное сооружение, украшенное позолотой и эмалью, абсолютно неуместное в этой суровой средневековой башне, — и невзрачный деревянный стол, на котором стояли графин с водой и зловещая синяя бутылочка с настойкой опия.
Сев, Сара поняла, что у нее кружится голова и что ей очень хочется пить. На ней по-прежнему был ее дорожный наряд, включая плащ и туфли. Интересно, как долго она пробыла в забытьи? Волосы на ощупь казались жирными и растрепанными, а ноги затекли от длительного лежания, и теперь их словно иголками кололо. Ухватившись за спинку кровати, Сара поднялась на ноги и невольно скривилась от боли. Комната вокруг нее бешено кружилась, но Сара твердо вознамерилась одержать над ней верх. В конце концов она все-таки сумела добраться до зарешеченного окна.