Тень горы
Шрифт:
– Ох, Лин! – вскричала она, глядя на упавшие со стеллажа предметы. – Взгляни, что с твоей саблей! Я этого не хотела, прости.
В числе вещей, поврежденных ее бомбардировкой, оказалась и сабля Кадербхая – та самая, что досталась мне по завещанию, хотя должна была принадлежать Тарику, его племяннику и наследнику. Сабля была сломана: рукоять отлетела от клинка и распалась на две части, которые валялись на полу рядом с ножнами.
Я поднял обломки, удивляясь странной хрупкости оружия, прошедшего через битвы с британцами во время англо-афганских войн.
– Ты сможешь ее починить? –
– Займусь этим после возвращения, – сказал я, убирая обломки в шкаф. – Завтра я уезжаю в Шри-Ланку, Лиза.
– Лин… нет!
И я снова отправился в ванную под успокоительно-прохладный душ. Лиза приняла душ сразу после меня, пока я обтирался. Я меж тем осмотрел себя в зеркале и залепил пластырем жутковатую ссадину на щеке, оставленную свинчаткой Конкэннона.
Лиза меж тем говорила без умолку: предупреждала об опасностях, связанных с поездкой в Шри-Ланку, пересказывала последние известия о тамошних ужасах (почерпнутые из газеты Ранджита), объясняла, что мне нет нужды это делать и что я ничего не должен Компании Санджая – ничего, ничего, ничего…
Когда она умолкла, я перехватил инициативу и, в свою очередь, попросил ее на время покинуть Бомбей, а потом рассказал, ничего не утаив, о стычке в «Леопольде». Напоследок предупредил, что эта проблема сама собой не уладится, пока я не приду к какому-то соглашению с Конкэнноном.
– Да уж, нагнал ты жути, – сказала она. – Теперь снова моя очередь?
Я полулежал на постели, привалившись спиной к подушкам. Она стояла у дверного косяка, скрестив руки на груди.
– О’кей, Лиза, твоя очередь.
– Раз уж я не могу отговорить тебя от поездки, самое время обсудить другие вещи.
– Вообще-то…
– Все женщины любопытны, – продолжила она. – Кому, как не писателю, это знать.
– И о чем любопытствуют женщины?
– Обо всем, – сказала она, ложась рядом и кладя руку на мое бедро. – Например, обо всем, что ты мне никогда не рассказываешь. О чем ты не рассказываешь ни одной женщине.
Я нахмурился.
– Вот смотри, – продолжила она. – Говорят, что женщины эмоциональны, а мужчины рациональны. Чушь это все. Если бы вы смогли взглянуть на собственные поступки с нашей точки зрения, вы бы ни за что не назвали их рациональными.
– Допустим.
– А вот женщины на самом деле вполне рациональны. Им нужна определенность. Им нужен прямой ответ на прямой вопрос. Типа ты за или ты против? Женщины хотят знать наверняка. Недомолвки говорят о недостатке смелости, а женщины любят смелых и откровенных мужчин. Тех, кого можно читать, как открытую книгу, извини за литературную метафору.
– Извинение принято. А теперь скажи прямо и откровенно: о чем идет речь?
– О Карле, разумеется.
– Так ведь я и пытаюсь рассказать…
– О тебе и Карле, – подхватила она. – О Карле и тебе. О том, что было на той горе и под горой. Я все понимаю. И не собираюсь истерить по этому поводу.
В этот миг я понял совершенно отчетливо, что между нами все кончено: две очень разные личности, два образа жизни, два мировоззрения все больше отдалялись друг от друга в круговороте бытия, ощущая только фантомные прикосновения
– Я не могу от этого избавиться, Лиза, – сказал я. – Дело не в Карле, а во мне самом, и я…
– Мы с Карлой пришли к пониманию на твой счет, – быстро сказала она.
– К пониманию?
– Да, когда мы с ней встречались в «Каяни». До тебя так и не дошло?
Вспомнилась фраза Фейнмана [62] : «Если вам кажется, что вы понимаете квантовую теорию, то вы не понимаете квантовую теорию». То же самое я мог сказать о разговоре с Лизой.
– Ты можешь пояснить?
– Сейчас речь не о ней и не о тебе. Сейчас речь обо мне.
– Так ведь я к этому и веду.
62
Фейнман, Ричард Филипс (1918–1988) – американский физик-теоретик, лауреат Нобелевской премии (1965).
– Ничего подобного. Ты говорил о себе и о Карле. Отлично. Вопросов нет. Но это в первую очередь касается меня.
– Что… это?
– Этот разговор.
– Но разве не я его начал?
– Нет, его начала я, – решительно заявила Лиза.
– А где был я, когда ты его начинала?
– Суть вот в чем: ты не можешь одновременно любить двух женщин, Лин. То есть по-настоящему любить. Такое никому не под силу – ни ей, ни тебе, никому. Я это поняла, наконец-то поняла. Какой бы ни выглядела такая попытка – печальной, романтичной, нелепой, пугающей или прекрасной, – она обречена. Но сейчас речь не о Карле и не о тебе. Речь обо мне. Теперь мой выход на сцену, Лин.
– Хорошо. И что ты скажешь?
– Я скажу все.
– Ты не могла бы начать заново, по порядку?
Она смотрела глаза в глаза, не давая мне отвести взгляда:
– Я начала с того, что женщинам нужна определенность. Что тут непонятного?
– Да, это я понял.
– И когда они знают всю правду, они справятся с чем угодно.
– Справятся… с чем, например?
– Хватит уже себя изводить, Лин. Спору нет, в этом деле ты мастер. Ты мог бы взять приз на конкурсе самоистязателей, если бы такие конкурсы проводились. И мне даже нравится это твое свойство, но здесь оно совершенно не к месту. Я хотела обсудить наш разрыв, – полагаю, ты должен знать, почему я от тебя ухожу.
– Я… конечно… Что?!
– Уверена, ты сам все понимаешь.
– Может, мне изобразить понимание?
– Не придуривайся, Лин.
– Это не дурачество, это растерянность.
– Ладно. В двух словах: мне надоело тебя оправдывать.
– Оправдывать перед твоими друзьями или перед моими врагами?
– Мне наплевать на все, что о тебе говорят посторонние, – заявила она. – Я даже слушать их не буду. Дело в другом. Больше всего мне не нравится в твоей нынешней жизни то, что тебе нравится такая жизнь.