Тень мачехи
Шрифт:
Был момент, когда Татьяна склонялась к диагнозу «эпилепсия». Чувство страха, онемение, зрительные и слуховые галлюцинации — все это было симптомами этого заболевания и признаками Пандоры. Схваченная, пойманная, застигнутая — так переводится «эпилептио» с греческого. А Пандора ловила и хватала Таню, когда хотела.
Раньше Татьяна думала, что приступы эпилепсии — которую раньше метко называли «падучая болезнь» — всегда сопровождаются судорогами, пеной изо рта и прочими устрашающими симптомами. Но оказалось, что встречаются и скрытые формы болезни, а также бессудорожные абсансы-приступы. Но при любой разновидности эпилепсии возникает
Но она понимала, почему Игорь Анатольевич заподозрил именно «падучую болезнь». Таня, по сути, выдала сегодня классический приступ: с галлюцинациями, двигательным автоматизмом — ведь, хлопая дверью, она не могла остановиться — обмороком и амнезией. И пусть последней не было, но об этом психиатр не знал. Так что можно спокойно поставить ему «отлично» за знание теории и с легкой душой сдаться на его милость: пусть обследует — все равно ничего не найдет.
— Насколько я знаю, для проведения ЭЭГ и томографии не обязательно ложиться в стационар, — сказала Татьяна. И улыбнулась как можно слаще. — Я от обследования не отказываюсь, понимаю, что вы мне добра желаете. Но давайте проведем его амбулаторно. Или в то время, пока я буду находиться в гинекологическом отделении — мне придется лечь туда сегодня.
— По какой причине? — спросил Игорь Анатольевич.
— У меня замершая беременность. Нужно удалять погибший плод. Я узнала сегодня, и уверена, что именно из-за этого случился обморок, — опустив глаза, ответила Татьяна.
— Сочувствую, — сказал он абсолютно равнодушным голосом. — Хорошо, я согласен. В свете открывшихся фактов действительно нет смысла ложиться ко мне в стационар.
«Поверил!… — думала Татьяна, закрывая за гостем дверь. Но на смену облегчению тут же пришло мучительное чувство страха. — Вот только это временная отсрочка. Пандора вернется, и с этим нужно что-то делать. Когда Яна меня выпишет, я уеду в другой город, или вообще в другую страну — и там пройду обследование анонимно».
9
В комнате дежурантов никого не было. Татьяна закрыла за собой дверь и привалилась к ней спиной — ноги всё еще мелко дрожали от страха, словно по венам ходила ртуть. Только сейчас она поняла, как тяжело далась ей беседа с психиатром. Нужно отдохнуть, пока есть время. Все равно от Янки пока никаких известий, а найденыша еще не привезли с УЗИ и рентгена. Нужно сказать о нем Купченко, пусть позаботится, ведь ее не будет рядом. Надо назначить антибиотики, обработать синяки мазью. Покормить парня, как следует.
И сдать его родителей полицейским, мстительно подумала Таня. Выйти в приемник, отыскать папашу — любителя распускать руки. Медсестры говорили, что он сам привез сына. Так вот, она найдет, что ему сказать! И самолично, с огромным удовольствием вызовет полицию.
Голова кружится, надо лечь.
Нетвердо ступая, она прошла вглубь комнаты. Старый диван, впитавший рваные сны дежурных врачей, подхватил рухнувшую без сил Таню, подставил ей поскрипывающее плечо — поплачь, внучка, я все пойму. Но слез не было, и она замерла в тоскливой, плотной тишине.
Луна светила ярко, как в страшном мультике.
Под такой луной она провела немало ночей — напуганная, побитая, разлетевшаяся
«Меня драли — и ничего, человеком вырос», — сказал как-то ее папа. Ее родной, любимый папа, который мог из-за любого пустяка превратиться в чудовище. И который на похоронах отца — Таниного деда, уверенного, что без ремня сына было не вырастить — вместо трогательной эпитафии произнес всего три слова: «Заройте его быстрее».
Почему, пройдя через подобное, зная, как это больно и унизительно, её папа всё же избивал дочку? А мать?… Ее-то в детстве никто никогда пальцем не трогал. А вот она от души лупила Таню скакалкой, плечиками для одежды, или мокрой тряпкой.
Почему, ну почему многие думают, что бить детей — допустимо, как будто бы это всего лишь воспитание? Будто бы те вырастут и всё забудут: оскорбления, побои, синяки… Не забывается такое. Даже если очень хочешь забыть. Можно попытаться простить, но порой и это не получается. Она-то знает. Она пробовала много раз.
«Если у меня будет ребенок, я никогда с ним так не поступлю», — в тысячный раз подумала Татьяна. «Я — никогда» было ее мантрой, дававшей уверенность в том, что хотя бы для своих детей она сможет изменить мир к лучшему.
Но у нее нет ребенка.
Ее малыши умирают, так и не родившись.
Лунный свет подобрался к носкам ее туфель, и Таня подтянула ноги к себе, задрала на диван, согнув колени.
Она порядком устала от этих бесплодных попыток выносить ребенка. «Почему Бог не дает мне малыша? — думала она, чувствуя, как подступают слезы. — Ведь я любила бы его больше жизни… Ведь я бы десять человек могла воспитать — меня бы на всех хватило!»
А что, если усыновить ребенка из приюта? Она думала об этом не в первый раз. Но эти мысли всегда приводили ее в смятение. Она и Макс что, придут в детдом, посмотрят на детишек, выберут себе кого-то, как щенка в зоомагазине, а остальным скажут — спасибо, вы нам не понравились? Вот ты, мальчик. Да-да, ты — никому не нужен. И ты, девочка, тоже. Потому что у тебя цвет глаз не такой, и стишки ты читаешь как-то без души. Ты, ты и ты — вы все хуже того, кого мы выбрали. И нечего рыдать, это жизнь.
Им что, придется поступить вот так?
Стыд поднялся изнутри, надавал жарких пощечин. Таня прикрыла глаза, измученно вздохнула.
Будь ее воля, она бы забрала всех. Это же дети, каждому нужен дом.
«Забрать бы себе сегодняшнего найденыша, — неожиданно подумала она. — Отогреть, откормить. Любить, как родного. Я смогла бы. Точно бы смогла».
10
В дверь дежурки громко затарабанил какой-то дятел. Таня вздрогнула, вскочила, оправляя халат. Кого там принесло, будь он трижды неладен?!